Мы часто завидовали нашим друзьям: ни туманы, ни ливни им не помеха, а летчики только и мечтают о погоде.
В тот ненастный день мы долго поглядывали на небо, ожидая прояснения. Но тучи ползли и ползли - угрюмые, равнодушные, им и дела не было до наших переживаний. Дождь все не унимался, а мы все звонили метеорологам. Но ничего утешительного они не могли сказать,
- Циклон перемещается с северо-запада на юго-восток, - передразнил кого-то Шестаков, бросая трубку. - Как будто нам от этого легче... Придется загорать, ребята. - Он тяжело вздохнул.
Шлепая по раскисшей траве, все поплелись в общежитие, Асташкин и Елохин тихонько перебранивались. Потом Аггей сказал:
- Ну что ж, не стоит киснуть. По крайней мере можно кое-что осуществить за время вынужденного безделья. Например, отоспаться - раз, написать письма - два, поиграть в шахматы - три, повысить интеллектуальный уровень путем чтения стихов...
Я жил тогда в Одессе пыльной.
Там долго ясны небеса...
продекламировал он.
- Ясны, ничего не скажешь, - ехидно вставил Маланов.
Но комэск не обращал внимания на его язвительный тон, он уже сел на своего конька: поэзия - его вторая радость, его увлечение. Стихи Пушкина, Маяковского, Иосифа Уткина, Александра Жарова у него под подушкой, в планшетке, в кабине самолета. И нам он часто предлагал в свободные минуты сборники стихов, а иногда и сам увлеченно и с подъемом читал любимых поэтов.
У входа в летную столовую, которая во время дождей была нам и клубом, Елохин сказал:
- Гляди, Череватенко, кажись, твоя родня! Худощавый пожилой мужчина в чесучовом пиджаке и клетчатой потертой кепчонке двинулся нам навстречу, и я с трудом узнал в нем своего тестя. С тех пор, как отправил семью, мы с ним так и не виделись. Петров был целыми сутками занят в своих железнодорожных мастерских, да и у меня свободного времени почти не выпадало.
Мы поспешили укрыться от дождя в помещение, и тут летчики тесно обступили старика, наперебой задавая ему вопросы, смысл которых сводился к одному: что делается в городе?
- Торгуют на Дерибасовской пивом? - выскочил никогда не унывающий Филипп Шумилов. На него шикнули.
- Не до жиру, быть бы живу, - горько пошутил Петров. - Какое пиво, воды не хватает...
Ведя напряженную жизнь, мы не очень хорошо были осведомлены о положении в городе. И теперь трудно было представить баррикады на улицах и площадях, пустующие парки и скверы, заколоченные крест-накрест двери магазинов, кафе, ресторанов. Все, кто не был занят на производстве, и стар и млад, работали на строительстве оборонительных сооружений. На улицах с шести вечера, кроме патрулей, никого не встретишь... Да, невеселая картина обрисовалась.
Пришел мой тесть узнать, нет ли вестей с Дона, где теперь поселились наши женщины вместе с крошечным моим сыном, а его внуком. К счастью, я не только мог его успокоить, но и обрадовал, дав письмо от Валентины. Повлажневшими глазами Лаврентий Георгиевич посмотрел на конверт и осторожно опустил его в карман пиджака.
- Я уж потом прочту, - виновато сказал он, и я подумал, что отец будет читать письмо каждое утро, как молитву, пока не выучит наизусть. И будет оно согревать и поддерживать его в трудную минуту.
- Ну, а это вам, ребята, - старик торжественно положил на стол какой-то сверток. - Подарок, можно сказать, от рабочего класса, - он смущенно улыбнулся.
В свертке оказалась бутылка водки, настоящая, с этикеткой довоенного времени.
- Уважил, батя! - обрадовано хохотнул Шестаков. - Приятно смотреть на продукт мирной жизни. - Ну что ж, помянем погибших, за победу выпьем... За чистое небо над нашей страной!
Официантка подала на стол котлеты, яблоки. И все стали сосредоточенно жевать, думая каждый о своем.
На какое-то время в столовой воцарилась тишина. Низкие облака сплошь закрыли небо, стало совсем темно. За стеной раздался мерный стук движка, и почти тотчас под потолком зажглась лампочка. Лев Львович вышел из-за стола, глянул в окно:
- Да-а-а! Загорать придется долгонько. Никакого просвета, - задумчиво протянул он. - Вот уж поистине разверзлись хляби небесные..,.
- Дак ведь осень на дворе, ничего удивительного, - ввернул кто-то. Против природы не попрешь!
Помещение постепенно пустело: кого ждали дела, а кто пошел в общежитие, на боковую. Несколько человек, и среди них Шестаков, все еще сидели за столом. На миг воцарилось молчание, и в наступившей тишине слышно было, как монотонно барабанят в окно дождевые капли.
- Так что ж, друзья, - сказал майор, - давайте споем, щоб вдома не журились, як кажуть на Українi... Раскроем душу в песне.
Кто-то принес гитару, Олег Зюзин уселся поудобнее и стал настраивать инструмент.
- Дребезжит, как старая телега, - проворчал он.
- Золотареву ее на ремонт, - смеясь, посоветовал Ёлохин. - Он и переберет, и смажет, будет звенеть, как мотор на самолете Торбеева!
Наконец, Зюзин взял первые аккорды.
В далекий край товарищ улетает,
За ним родные ветры вслед летят,
тихо, медленно, словно проговорил, а не пропел Олег.
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд...
Каждый из нас вкладывал в эту песню свою тревогу, свою печаль. И надежду. Песня ширилась, крепла, все больше и больше мощных голосов вплеталось в нее.
"Когда ж домой товарищ мой вернется..."
- раздумчивая мелодия принимала отголоски победного марша. Будет, будет так, они завоюют победу, улыбнется, встретит их любимый город, и синее небо над головой станет чистым навсегда.
Глава XIII.
Коммунисты
Все свободные от полетов расположились на открытой поляне. Комиссар полка Николай Андреевич Верховец представил собравшимся худощавого мужчину средних лет:
- Знакомьтесь, товарищи! Секретарь Одесского обкома партии Иван Алексеевич Сосновский!
Летчики оживились. Новому человеку всегда рады. А секретарь обкома разносторонне осведомлен, расскажет подробнее об Одессе, о трудных буднях города и порта...
Едва только Сосновский начал говорить, как в отдалении послышалось характерное гудение вражеского разведчика. Шестаков предложил перейти в лесопосадку. Земля здесь была влажной после недавнего обильного дождя, ветви еще сбрасывали с себя тяжелые капли.
От имени партийной организации Одессы и всех трудящихся Иван Алексеевич поблагодарил личный состав полка за храбрость и мужество, проявленные в боях с гитлеровскими оккупантами.
С волнением слушали мы суровую правду о положении в городе. Тяжело было с продовольствием, не хватало воды, но население мужественно переносило лишения. Место ушедших на фронт братьев, отцов, мужей заняли женщины. Создан женский истребительный батальон в составе 900 человек. Женщины гасят пожары, возникающие в результате бомбежек, строят баррикады, роют противотанковые рвы. Город защищает поголовно все население. Но в первых шеренгах - и на передовой, и в цехах предприятий, в отрядах, строящих оборонительные сооружения, находятся коммунисты. Молодые стараются быть достойными старших, проявляя в бою образцы смелости и отваги. Батальон под командованием 22-летнего коммуниста Якова Бреуса уничтожил в одном только бою тысячу вражеских солдат. Впоследствии Бреусу было присвоено звание Героя Советского Союза.
Пулеметчик комсомолец Иргаш Тимиров уничтожил триста вражеских солдат, краснофлотец Бегельфор, защищая своего командира, заколол в штыковом бою двадцать два гитлеровца, снайпер Сучков истребил 85 захватчиков. Мы узнали о новых подвигах Людмилы Павличенко, о пулеметчицах Зое Медведевой и Нине Ониловой.
Оборонять город уходили целыми семьями. В полку майора Богданова служила семья Демерза: отец Василий Карпович, его шестнадцатилетняя дочь Галя - рядовыми бойцами. Сын Петр был командиром взвода. В одном из боев пали смертью храбрых отец и дочь. Коммунист Петр Васильевич Демерза защищал Одессу до последнего дня обороны города.