— Агнесса! — Григорий не слышал своего голоса, но увидел, как испуганно расширились глаза женщины. Должно быть, в его тоне было нечто, вызвавшее у неё тревогу.

— Помолчите минуточку, Фред, мне страшно! Агнесса умоляюще подняла руку, словно инстинктивно защищаясь от удара, который ей вот-вот нанесут.

— Мне тоже страшно… — неожиданно для самого себя сказал Фред. Слова, приготовленные для этого разговора, внезапно куда-то исчезли. Нет, не исчезли, а просто он почувствовал всю их фальшь — ведь Григорий искал их разумом, а не сердцем, подавив в себе живое чувство.

— Что-нибудь очень скверное, Фред? — тихо спросила Агнесса.

— Да, скверное! Очевидно, я виноват, что не подготовил вас заранее. Но как трудно причинять боль тому, кто стал тебе дорог.

Глаза Агнессы засияли.

— Если это действительно так, Фред, то я готова выслушать самое плохое.

— Даже если нам предстоит расстаться?

— О, я пробуду в Риме не больше месяца!

— Вы никогда не вернётесь сюда, Агнесса! Ради Иренэ, ради меня, ради себя…

— Это невозможно! Здесь все, чем я живу. Мой дом, мои друзья, моя школа… Здесь… Скажите, что вы пошутили, Фред! Хотели меня испытать. Не молчите, слышите, не молчите! И не смотрите на меня так, словно, словно… Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня…

— Что ж, помолчим, пока вы успокоитесь…

— Я не хочу молчать! Не хочу ждать! Вы сейчас же скажете мне, почему я должна отказаться от всего!

— Что вы понимаете под словом «все»?

— Я уже сказала: мой дом, моя школа, то дело, которому я поклялась служить!

— Делу убийства, нечеловеческой жестокости, подлейших преступлений?

— Опомнитесь, Фред! Слово божье — это любовь и милосердие!

— А ваши «рыцари благородного духа» его носители?

— Я не понимаю, Фред. Вы сказали это так, словно…

— Вы хоть приблизительно представляете себе, что происходит в стенах вашей школы? В какие походы готовят её «рыцарей»? Сколько крови и слез несут они людям?

— По уставу школы…

— Вывеска, Агнесса! Ширма, за которой скрываются убийцы и провокаторы! Вашим именем прикрывают гнуснейший разбойничий притон. Выслушайте меня спокойно…

Когда Григорий закончил рассказ, лицо Агнессы было белым как мел. Побелели даже пересохшие губы.

— Вам дурно, Агнесса? Принести воды?

— Не надо! От вас я ничего не возьму! Вы тоже предали меня, вы тоже обманывали меня!… Глупую цыганку, выскочившую в госпожи. О, как я вас всех ненавижу! Я возьму Иренэ и убегу в табор! Там обманом выманивают только песеты, но не сердца! Я заработаю на себя и Иренэ! Буду гадать, танцевать, красть, нищенствовать, но больше никто не испоганит мне душу. Но сначала я подожгу школу! Слышите, вашу школу, а не мою! Деньги, которые я взяла из банка, пущу на ветер! Пусть их ловят цыганята и забавляются, делая из купюр петушков. О мадонна, как ты могла так обмануть меня! — заломив руки, Агнесса упала на колени у колонны, забилась о неё головой, выкрикивая проклятия и угрозы.

Григорий встряхнул её за плечи, заставил подняться, силой усадил рядом с собой на ступеньки.

— Я непоправимо виноват, Агнесса, в том, что не открыл вам глаза раньше. Но я только хотел вас защитить. Вы бы не смогли притворяться, зная правду.

— Защитить меня? А может быть, себя?

— И себя тоже! Но не от вас, а от Нунке, Думбрайта и всех прочих. Меня тоже заманили в эту ловушку обманом, и каждая минута — даже не час, может стать для меня последней. Одно то, что я вам все рассказал… Нет, нет, не пугайтесь, никто в школе об этом не узнает… Для меня ваш отъезд тоже будет неожиданностью… Так мы договорились с падре. Официально вы выезжаете в Рим. Нунке в этой поездке тоже заинтересован, — он хочет, чтобы обращение к верующим всего мира поддержали в Ватикане. Нунке не стал бы препятствовать вашему отъезду, а я не торопил бы вас, но Думбрайт задумал убрать падре — единственного человека, который поможет вам укрыться на некоторое время, устроить Иренэ в санаторий…

— Как это «убрать»?

— Я только что рассказал вам о школе и методах её работы. Неужели вы не понимаете? Они боятся влияния духовника на вас, боятся, что деньги, лежащие на вашем счёту, падре пустит на дела церковные. Он стал лишним в той игре, которая затеяна им же.

— Боже праведный! Просвети мою тёмную голову! Ведь падре сам создал школу, они вместе с Нунке… Я, должно быть, потеряла рассудок! Фред!… Я ничего не понимаю! Мой духовник, которому я поверяла каждую мысль, который так заботился о моей девочке… он, что же, знал все?

— Заботился об Иренэ? Он сделал её орудием вашей пытки, вашего порабощения! Вспомните, как всё было! Он надругался над ребёнком, над сердцем матери! Иренэ нужен был хороший врач, а не молитвы, паломничества, пожертвования, вся та ложь, которой он опутывал ваше сердце и усыплял разум.

— Но чем я перед ним провинилась, в чём повинна бедная малютка? Не может этого быть, Фред!

— Вы повинны в том, что унаследовали деньги дона Менендоса…

— Я бы с радостью отказалась от всего… Босиком ушла бы из его дома…

— Для честолюбивых планов падре нужна была богатая сеньора с трагической судьбой, чтобы создать вокруг неё ореол и выдумку о крестовом походе, о школе «рыцарей», сделать её имя источником новых доходов. О, падре рассчитал точно! Ошибся он только в одном, — взяв в сообщники Нунке. Два волка, рано или поздно, а должны подраться из-за добычи.

— Не могу, не могу больше слушать! Помолчите минуту, дайте собраться с мыслями… Они ускользают, голова пустеет, я сама не своя. Словно летишь стремглав в тёмную пропасть и все внутри оборвалось… Фред, только не уходите, не уходите сейчас!… Я должна что-то сделать, но не знаю что… У меня просто нет сил пошевелиться… Помогите мне подняться, надо идти, непременно надо идти… а я… словно из меня высосали всю кровь…

Сжав ладонями виски, Агнесса сидела, тихо покачиваясь, устремив взгляд в одну точку, вновь и вновь повторяя, что она должна идти, что она обязана сейчас же куда-то идти… Это внезапное оцепенение испугало Григория больше, чем предшествовавший ему взрыв отчаяния и гнева…

— Агнесса, опомнитесь, сию же минуту опомнитесь! — крикнул он, отрывая её ладони от висков и крепко сжимая в своих. — А теперь слушайте меня! Вы сейчас же встанете, сейчас же пойдёте и подготовите все к отъезду. Вы уедете сегодня же вечером, как только стемнеет. Оставьте записку Нунке, что внезапное ухудшение здоровья Иренэ заставило вас выехать немедленно. Напишите в записке, что послание для верующих, которое вам приносил Думбрайт, вы захватили с собой, чтобы показать его в Риме. Вторую записку напишите мне. Извинитесь, что не успели со мной проститься, поклянитесь, что вернётесь через две недели. Подпишитесь: «Ваша Агнесса». Если сможете, прибавьте несколько ласковых слов. Это необходимо, иначе Нунке и Думбрайт могут заподозрить, что я причастен к вашему бегству. Деньги есть, визы у падре Антонио. Я его предупредил, и вечером он будет здесь.

— Падре Антонио! — Это имя вывело Агнессу из прострации. Она вскочила.

— И вы смеете советовать мне ехать вместе с ним!

— Это единственный выход! Теперь он будет в ваших руках, а не вы в его. Дадите ему доверенность на право пользования текущим счётом в банке только после того, как он устроит вас с Пепитой, Иренэ и Педро. Конечно, оставите себе то, что принадлежит вам лично. Думаю, этого хватит для скромного существования и лечения девочки. Я знаю, вам будет нестерпимо трудно путешествовать с падре. Переборите себя. Это необходимо ради спасения Иренэ, ради моего спокойствия. Обещайте мне выполнить все, о чём я прошу!

— А вы, Фред? Вы же не бросите меня в совсем чужом мне мире?

Это был тот вопрос, которого Григорий больше всего боялся.

— Если я вырвусь отсюда, я непременно разыщу вас. Не обещаю, что это будет скоро. Ловушка крепко захлопнулась.

— Как же я буду жить, думая, что вы всё время в опасности?

— Одному мне легче бороться.

— Я так боюсь всего, Фред: дороги, жизни в чужой стране, одиночества… Того, что я не смогу искупить зла, которое, не ведая, творила… Если бы вы были рядом…