- Это библиотека, - говорил Мозес. - Это танцевальный зал, это парадная столовая, а это у них называется ротондой.

Тут по лестнице спустилась Мелиса. При виде ее, ее золотистой кожи и темно-русых волос у Каверли захватило дыхание.

- Как я рада познакомиться с вами, - сказала она, и хотя голос у нее был довольно приятный, по силе воздействия его никак нельзя было сравнить с ее наружностью.

Она казалась Каверли воплощением победоносной красоты - армией с развевающимися знаменами, - и он не мог отвести от нее глаз, пока Мозес не потащил его в ванную, где они надели плавки.

- Лучше, пожалуй, захватить шляпы, - сказала Мелиса. - Солнце ужасно яркое.

Мозес открыл стенной шкаф, протянул Мелисе шляпу и, порывшись в поисках еще одной для себя, вытащил зеленую тирольскую шляпу с кисточкой, прикрепленной к околышу.

- Это д'Альбы? - спросил он.

- Упаси господи, - сказала Мелиса. - Женственные мужчины никогда не носят шляп.

Только этого и надо было Каверли. Он сунулся в шкаф и схватил первую попавшуюся на глаза шляпу - старую панаму, принадлежавшую, вероятно, покойному мистеру Скаддону. Она была ему велика - опустилась на уши, - но, вооружившись по крайней мере хоть этой эмблемой мужского достоинства, он зашагал вслед за Мозесом и Мелисой к бассейну.

Мелиса в этот день не плавала. Она сидела на краю мраморного бортика: расстелив скатерть для ленча, она разливала напитки. Что бы она ни делала и ни говорила, все чаровало и восхищало бедного Каверли и побуждало его к безрассудным выходкам. Он нырял. Он четыре раза переплыл бассейн. Он пытался прыгнуть в воду, сделав обратное сальто, но это ему не удалось, он только обрызгал Мелису с головы до ног. Они пили мартини и говорили о ферме, и Каверли, не привыкший к спиртным напиткам, опьянел. Он начал рассказывать о параде в честь 4 июля, отвлекся в сторону, вспомнив о кузине Эделейд, и окончил описанием запуска ракет в субботние дни. Он не упомянул об отъезде Бетси и, когда Мозес спросил о ней, говорил так, словно они все еще счастливо жили вместе. После ленча он еще раз переплыл бассейн, потом улегся в тени самшитового дерева и заснул.

Он устал и когда проснулся, то при виде воды, лившейся из позеленевших львиных пастей, при виде башен и зубчатых стен "Светлого приюта", возвышавшихся в конце лужайки, первое мгновение не мог понять, где он находится. Он ополоснул лицо водой. Скатерть, расстеленная для пикника, все еще лежала на бортике. Никто не убрал бокалов из-под коктейля, тарелок и цыплячьих косточек. Мозес и Мелиса ушли, и тень тсуги падала поперек бассейна. Потом он увидел, что они идут по садовой дорожке из оранжереи, где приятно провели время, и в их обращении друг с другом было столько изящества и нежности, что сердце у него готово было разорваться на части. Ведь ее красота могла пробудить в нем только печаль, только ощущение разлуки и одиночества, и, когда он думал о Пенкрасе, ему казалось, что тот предложил ему больше чем дружбу - что он предложил ему хитроумное средство, с помощью которого мы искажаем и уменьшаем красоту женщины. О, она была красива, и он предал ее. Он подсылал дождливыми ночами шпионов в ее царство и поощрял узурпатора.

- Простите, что мы оставили вас одного, Каверли, - сказала Мелиса, - но вы спали, вы храпели!..

Было уже поздно, и Каверли надо было одеться и поспешить на поезд.

В воскресенье днем на всякой железнодорожной станции время бежит быстрей, чем где бы то ни было. Даже в середине лета тени выглядят по-осеннему, а люди, собравшиеся там - солдат, матрос, старуха с цветами, завернутыми в бумагу, - были, казалось, отобраны так произвольно и так похожи на отмеченных болезнью или смертью, что невольно вспоминались мрачные пьесы, в которых к концу первого акта выясняется, что все действующие лица мертвы.

- Изобрази свою тихую чечетку, Каверли, - попросил Мозес. - Помаши крылышками.

- Я разучился, братец, - сказал Каверли. - Я теперь уже не могу.

- Ну попытайся, Каверли, - сказал Мозес. - Ну попытайся...

Тук, тук, тук - заскользил Каверли взад и вперед по платформе, а затем неуклюже попятился, поклонился и покраснел.

- Мы очень талантливая семья, - сказал он Мелисе.

Тут подошел поезд, и их чувства, подобно клочкам бумаги на платформе, были взметены и как попало закружились в безнадежном вихре. Каверли обнял обоих - он как будто плакал - и сел в вагон.

Когда он вернулся в Ремзен-Парк, в свой пустой дом, его ждал ответ Лиэндера на письмо, которое он послал из Нью-Йорка.

"Не унывай, - писал Лиэндер. - Автор этих строк сам не невинен и никогда не претендовал на это. Вел себя как мужчина со многими невестами из числа школьников. Предавался похоти в сарае для дров. Дождливыми воскресеньями. Теофилес Гейтс пытался поджечь огарком свечи испускаемые газы. Впоследствии председатель правления Покамассетского банка и Кредитно-финансового товарищества. В ранней молодости было тяжелое переживание. Неприятно вспоминать. Случилось после исчезновения отца. В гимнастическом зале подружился с незнакомым человеком. По фамилии Парминтер. Казался хорошим товарищем. Остроумный. Привлекательная внешность. В жизни автора самый одинокий период. Отца нет. Гамлет уехал. Несколько раз приводил Парминтера домой к ужину. Старушке матери очень понравились изящные манеры. Прекрасный костюм. "Я рада, что у тебя друг джентльмен", - говорит она. Парминтер приносил ей букеты цветов. И пел. Хороший тенор. Подарил мне ко дню рождения золотые запонки для манжет. Сентиментальная надпись. Сильно обрадовался. Я.

Тщеславие было моей бедой. Очень гордился своей внешностью. Часто почти голый любовался собой в зеркало. Принимал позу умирающего гладиатора. Дискобола. Бегущего Меркурия. Повинен, вероятно, в самовлюбленности. Последующее, возможно, было возмездием. Парминтер утверждал, что он художник-любитель. Предложил платить автору за позирование наличными. Перспектива показалась заманчивой. Был счастлив при мысли, что хорошее телосложение оценено. В назначенный вечер пошел в так называемую студию. По узкой лестнице поднялся в дурно пахнущую комнату. Небольшую. Парминтер там с несколькими друзьями. Попросили раздеться. Охотно согласился. Вызвал большое восхищение. Парминтер с друзьями начали раздеваться. Оказались педерастами. Автор схватил штаны и убежал. Дождливый вечер. Гнев. Смятение. Бедняга, видимо, был обуреваем смешанными чувствами. Вверх и вниз. Чувствовал себя так, словно был пропущен через машину для выжимания белья. Эти переживания давали повод для вопроса: был ли автор педерастом? Проблемы пола - крепкий орешек в непросвещенном девятнадцатом веке. Спрашивал себя: педераст? Под душем после игры в мяч. Плавая нагишом с приятелями в Стон-Хилле. В раздевалке спрашивал себя: педераст?