Он влетел в комнату, и увидев выглядывающего из окна пленника, истерически выкрикнул: "Закройте окно и не двигайтесь".

Скорцени пробежал участок пересеченной местности перед отелем и влетел в первую же увиденную им открытую дверь. Выбив стул из-под радиста, он разнес вдребезги аппарат и огляделся в поисках входа в отель. Выбежав из комнаты, он пустился бежать вдоль здания. Достигнув террасы, которая находилась на высоте примерно девяти футов над землей, Отто прыгнул на спину одного из своих людей, взобрался на террасу и тревожно осмотрел уходящую вверх неровную стену здания с рядами маленьких квадратных окон. В одном из окон второго этажа он увидел лицо Муссолини.

"Отойдите от окна, - крикнул Скорцени и побежал в сторону вестибюля.

"Тут все смешалось. Никто и не думал отдавать какие-либо приказы", вспоминал один из служащих отеля позже. Здание заполнили карабинеры, бросившие свой пост у пулеметов при первом появлении немецких штурмовиков и искавшие укрытие в вестибюле. По дороге многие из них бросали свои ружья и гранаты. Неизвестно зачем выкрикивая "Руки вверх", люди Скорцени прокладывали себе путь в здание, сам же он, раздвигая прикладом карабинеров, пробрался к лестнице и взобрался на второй этаж, перескакивая через три ступени разом. Здесь он свернул по коридору налево и распахнул дверь, которая по его предположению вела в нужную комнату.

Лицом к нему в центре комнаты стоял Муссолини. С ним был лейтенант Файола и ещё один итальянский офицер. Молодой унтерштурмфюрер вывел обоих в коридор. Внизу за окном планеры уже спустились на скалу, и эсэсовцы пробирались по холмам к отелю. До сих пор не было сделано ни единого выстрела.

Скорцени выглянул в коридор и приказал вызвать старшего из итальянских офицеров. Появился полковник, которому предложили капитулировать. Тот попросил время для того, чтобы обдумать требование, и Скорцени дал ему одну минуту. Но не прошло и этого времени, как полковник вернулся с бокалом красного вина. Вежливо склонившись, он протянул его Скорцени и торжественно произнес - "За победителя".

Внеся некоторую определенность в сложившуюся ситуацию, Скорцени повернулся, чтобы представиться Муссолини.

"Дуче! - провозгласил он, стоя по стойке смирно. - Фюрер прислал меня! Вы свободны". Муссолини заметил, что его освободитель сильно вспотел и "казался глубоко взволнованным".

Дуче протянул руки и на секунду прижал Скорцени к груди.

"Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не покинет меня", - сказал он.

Его голос звучал чисто, но Отто поразил вид дуче, одетого в поношенный, плохо сидевший костюм. Выглядел он больным. Небритый, Муссолини казался постаревшим на много лет по сравнению с тем, каким Скорцени в последний раз видел его, гордо стоявшего на балконе палаццо Венециа. Глядя на его неподстриженные волосы, австриец вспомнил, какой привлекательной и величественной казалась эта голова раньше. Только большие темные глаза выдавали человека сильного и властного. Генерал Солети потом тоже говорил, что выглядел Муссолини изможденным. Казалось, единственным его желанием было вернуться домой в Рокка делле Каминате.

Однако в данный момент Скорцени прежде всего следовало выбраться с дуче отсюда. Предполагалось лететь на "хейнкеле" с аэродрома Аквилы, который должны были захватить парашютисты, но радист не мог соединиться с люфтваффе, чтобы вызвать самолет из Рима. В качестве альтернативы предполагалось использование более легкого самолета, который смог бы приземлиться и взлететь в долине. Он действительно вылетел и даже приземлился, но при этом повредил шасси. Взлететь на нем оказалось невозможно. На крайний случай планировалось посадить на плато легкий "Шторх". Капитан Герлах, первоклассный личный пилот генерала Студента, сумел это сделать. Однако и он очень сильно сомневался, что сможет снова поднять самолет в воздух.

Не догадывающийся ещё об этих опасениях Герлаха, Муссолини вышел из помещения в тяжелых лыжных ботинках. Как всегда в присутствии немцев он казался преисполненным непреклонной решимости. Доменико Антонелли, накануне приступивший к исполнению обязанностей управляющего отелем, подумал, что Муссолини уже снова вошел в роль диктатора. "Он двигался более решительно, говорил уверенно и выдвигал челюсть вперед".

Дуче предложил Гуэли и Файоле лететь вместе с ним. Сначала оба согласились, однако, когда пришло время вылета, Файола нерешительно спросил, можно ли ему поговорить с дуче.

"Говори же, - нетерпеливо сказал Муссолини. - Давай! Давай!"

"Дуче, - ответил Файола, заметно нервничая. - У меня жена и ребенок. Если Вы не возражаете, я бы лучше остался здесь".

"Очень хорошо, в таком случае оставайся".

Антонелли отметил суровый тон его ответа.

Перед отелем служащие стояли в ряд, как это раньше делали слуги в имениях, прощаясь со знатным гостем. Муссолини по очереди пожал каждому руку, произнося по несколько слов со снисходительностью диктатора, милостиво и одновременно высокомерно. Они с самого начала предполагали в нем эти качества, но прежде он их не обнаруживал.

"Большое вам спасибо, - сказал он им всем. - Я никогда вас не забуду".

Он направился к самолету, а немецкие солдаты и карабинеры, стоя смирно, отдавали ему честь на фашистский манер, громко выкрикивая: "Дуче! Дуче! Дуче!"

"Подошел капитан, который должен был везти меня на своем самолете", вспоминал Муссолини этот драматичный момент. - "Очень молодой человек по имени Герлах, ас. Прежде чем войти в самолет, я повернулся, чтобы махнуть рукой моей охране. Все они, казалось, были ошеломлены. Многие искренне были растроганы. У некоторых даже были слезы на глазах".

Герлах был слишком встревожен, чтобы обращать внимание на происходящее. Ему лишь с огромным трудом удалось посадить самолет на такой короткой и плохо подготовленной полосе, - настаивал он, - и он не ручается, что удастся взлететь с пассажиром на борту. Услышав, что Скорцени тоже собирается лететь, Герлах пришел в ужас.

Муссолини позднее признавался, что разделял опасения Герлаха, но не стал говорить этого. Один из карабинеров видел, как он согнулся, чтобы войти в маленький самолет. Он казался старым и больным в зимнем пальто, которое было ему велико, и черной широкополой фетровой шляпе, надвинутой на глаза; карабинер ощутил внезапную жалость к нему и восхищение его мужеством. Скорцени заметил, что он слегка заколебался, прежде чем забраться на заднее сидение, и то, что он не стал протестовать, вызывало уважение.

Мотор самолета взревел в полную мощь, когда двенадцать человек, буксировавшие его, по команде Герлаха отошли в стороны, и он с шумом понесся по неровному плато. Самолет набирал скорость, приближаясь к краю расчищенной полосы, но колеса не отрывались от земли. Край плато приближался, и, казалось, самолет наверняка сорвется с откоса глубокого оврага, как вдруг он оторвался от земли. В следующее мгновение он снова потерял высоту, и одно из его колес ударилось о скалу, откидывая машину влево и через край оврага вниз в долину. Он падал, в ушах Муссолини свистел ветер, а в это время Герлах пытался остановить падение. "В тот момент я испытал чувство истинного ужаса", - признавался Муссолини через год в беседе со швейцарским журналистом.

Карабинеры и эсэсовцы побежали вперед к выступу плато, следя за беспомощным падением машины на темные холмы долины. А потом, как будто по замыслу пилота, осуществлявшего этот эффектный взлет, самолет вышел из пике и, взяв направление на юго-восток, полетел в сторону долины Авеццано на высоте менее ста футов над землей.

Какое-то время в самолете стояло молчание. Прижатый к Скорцени Муссолини казался не столько напуганным, сколько печальным и обеспокоенным. Чтобы подбодрить его, Скорцени положил руку ему на плечо. Когда дуче обернулся, лицо его стало ещё бледнее. Но вскоре он заговорил, обращая внимание Скорцени на особенности сельского ландшафта внизу и рассказывая ему о событиях своей жизни, связанных с этими местами. На аэродроме Пратика ди Маре пассажиры Герлаха перешли в "хейнкель", моторы которого работали с таким ревом, что голоса Муссолини уже не было слышно. Он откинулся на сиденье, закрыв глаза, а потом, казалось, погрузился в сон.