Было уже темно, когда самолет приземлился в аэропорту Асперн в Вене. Муссолини вышел. Выглядел он крайне утомленным. Когда дуче приехал в отель Континенталь, где для него был приготовлен номер, Гитлер позвонил, чтобы поздравить его с освобождением. Муссолине не был расположен к разговору. Он коротко поблагодарил фюрера. "Я устал, - сказал он. - Очень устал. Мне нужно отдохнуть".

Однако явная забота Гитлера о его благополучии и выражение фюрером радостного удовольствия подействовали ободряюще, и когда спустя некоторое время Скорцени принес пижаму, в числе прочего приготовленную для него группенфюрером Кермером, шефом СС в Вене, он отказался надеть её. "Спать в одежде вредно для здоровья, - сказал он и улыбнулся с похотливм выражением, которое навело Скорцени на мысль о "богатом жизненном опыте дуче. - Я никогда ночью ничего не надеваю и советовал бы Вам делать то же самое".

Утром Муссолини выглядел посвежевшим. Он уже побрился и принимал бесчисленных посетителей. На него сильно подействовали взволнованные поздравления, угодливые изъявления уважения, подчеркнутый энтузиазм. Он уже не выражал желания уединиться в Рокка делле Каминате, а рассуждал о будущем фашизма и необходимости превратить его в республиканскую партию.

"Я совершил большую ошибку, - сказал он, - за которую мне пришлось расплачиваться. Я никогда не знал, что итальянский королевский дом был и остается моим врагом. Мне следовало сделать Италию республикой уже после завершения абиссинской кампании". И снова Скорцени видел перед собой человека решительного и уверенного в будущем.

13 сентября днем он вылетел из Вены в Мюнхен, где в аэропорту его встретили Ракель и дети. Ракель поразила его мертвенная бледность. Но он подошел к ней, "заговорив в своей обычной оживленной манере". Когда она спросила, что он теперь собирается делать, дуче сразу же заговорил о своих планах на будущее. "Я ни в коем случае не откажусь от своих намерений и сделаю все, что ещё можно для спасения итальянского народа", - сказал он. Муссоли говорил быстро, как будто опасаясь, что Рашель его перебьет или станет возражать. Они вместе отправились из аэропорта на Карлплац, где для него был приготовлен номер. Апартаменты оказались настолько роскошными, что Муссолини отказался спать в спальне и провел ночь в более скромной комнате, предназначавшейся для Ракель. Однако принять ванну он все же согласился. "Это было ему необходимо, - сказала Ракель, - ибо носки уже прилипли к его ногам".

Утром следующего дня его посетила Эдда. Это была трудная встреча, поскольку и Галеаццо тоже был в Мюнхене. 23 августа с помощью немцев и вопреки распоряжениям маршала Бадольо он уехал из Рима с Эддой и детьми. Чиано пытался получить у немцев визу в Испанию или Южную Америку, и после долгих ожиданий ему её выдали с тем условием, что он поедет через Мюнхен. Но немцы, и в частности Риббентроп, чья неприязнь перешла в ненависть, не желали выпускать его из рук. Сам Чиано, казалось, не осознавал до конца всей враждебности отношения к нему, и выехал в Германию без лишних опасений. Филиппе Анфузо, его бывший личный секретарь, рассказал, как он предостерегал Чиано от поездки в Германию. Чиано был в отчаянии и плакал. "Муссолини великий человек, - говорил он. - Настоящий гений". Зять не сомневался, что фюрер его простит. Но по приезде в Мюнхен возникли осложнения, воспрепятствовавшие его дальнейшей поездке. За ним и Эддой внимательно следило гестапо, и теперь их люди ждали в коридоре рядом с комнатой Муссолини, пока между дуче и графиней Чиано шел разговор.

Эдда просила отца принять Галеаццо. "Он объяснит все свои поступки", сказала она. Но, под влиянием Ракель, Муссолини отказался встречаться с зятем. Позднее, однако, он уступил и пообещал принять его через несколько дней. Но отношения его супруги к Чиано ничто не могло изменить. "Я его ненавижу, - повторяла она с романской страстностью и непоколебимостью. - Я убила бы его".

Прежде, чем эта встреча состоялась, Муссолини привезли из Мюнхена в Восточную Пруссию для встречи с Гитлером в его ставке. И здесь, в состоявшейся между ними беседе, судьба Чиано была окончательно решена.

"Ю-52" приземлился на аэродроме ставки, залитом солнечными лучами. К спустившемуся по трапу Муссолини Гитлер подошел со слезами на глазах. Они пожимали руки, молча глядя друг на друга. Довольно продолжительное время фюрер и Муссолини стояли одни, держась за руки.

Однако, атмосфера стала совсем иной, когда после этой встречи они уединились. Амбиции Муссолини, воскресшие было под влиянием восхвалений и лести в Вене и Мюнхене, явно угасали. Гитлеру он показался подавленным и апатичным. Как позднее говорил Муссолини, разговор начался с того, что Гитлер "вернул его к действительности", как это сделал в июле король.

"Что дуче собирается делать теперь?" - спрашивал Гитлер. Муссолини высказал предположение, что лучше всего было бы отойти от общественной жизни, чтобы избежать гражданской войны в Италии. Гитлер отрезал: "Глупости! Это совершенно невозможно. Весь мир из этого сделает тот вывод, что дуче больше не верит в победу Германии. Дуче следует пересмотреть свое отношение к этому вопросу. Без возвращения к власти сильного фашистского правительства в Северной Италии неизвестно, что станет с итальянским народом. Немецкие армии будут вынуждены действовать беспощадно - в соответствии с законами военного времени, им придется отступать до реки По или даже до Альп, оставляя за собой выжженную землю. Только варварские методы могут теперь спасти Италию", - решил Гитлер.

Муссолини вышел от фюрера ошеломленный. Графиня Чиано, видевшаяся с ним спустя несколько дней, говорила, что перед ней человек, лишенный собственной воли. Гитлер, рассказывая об этом разговоре Геббельсу, не скрывал своего разочарования тем Муссолини, которого Скорцени привез из Италии. Этот человек стал казаться ему куда менее значительным, чем раньше.

Дуче больше всех винил в своей катастрофе короля, разумеется, куда больше, чем Чиано, которого ненавидело немецкое руководство. В ответ на напоминание Муссолини о том, что Чиано все же муж его дочери, Гитлер немедленно отреагировал: "Это делает его предательство ещё более тяжким. Я должен внести полную ясность - снисходительность по отношению к предателям скажется повсеместно, и не только в Италии. Германия не может этого позволить. Мир должен увидеть пример заслуженной кары".

Муссолини принял условия Гитлера. Как ни жестоки были эти условия, он считал, что отказаться от них - значит обречь Италию на катастрофу. Кессельринг уже объявил прифронтовой зоной все области Италии позади линии германской обороны, на которые распространялось военное положение, и все действия, препятствующие успешному ведению войны, включая проведение забастовок, расценивались как уголовные преступления.

Муссолини вернулся в Мюнхен 17 сентября. "Физически он выглядит немного лучше, - писала в своем дневнике его жена. - Но мучиельное выражение глаз выдает его душевные страдания". По своему обыкновению он не стал делиться с Ракель своими сомнениями, сказав только, что провел "три дня, напряженно работая с Гитлером". На следующий день Муссолини заперся в своей комнате, чтобы подготовить обращение к итальянскому народу, которое должно было прозвучать по мюнхенскому радио вечером того же дня.

"Я отправилась с ним, - вспоминала Ракель, - в маленькую комнату радиостанции на Карлплац. Как ни странно это может казаться, но это - лишь второе его выступление по радио. В прошлом все они произносились перед публикой, хотя и транслировались по радио. Муж был не в лучшей форме, и прежде, чем начал говорить, его глаза встретились с моими. После паузы, которая, казалось, никогда не кончится, он начал".

Голос Муссолини звучал нервно, он глотал слова, часто произнося их неправильно, иногда нечленораздельно. Он рассказывал слушателям о своем аресте и драматичном побеге в манере, которая даже сторонником фашизма могла быть охарактеризована в лучшем случае как "журналистская". Пытаясь придать речи характерное для его былых выступлений мощное звучание, Муссолини призвал итальянский народ к исполнению своего долга и повелел ему идти за собой к победе.