И пошло-поехало: тюрьмы, пересылки, этапы, колонии...
В камеру вошел милиционер, принес еду.
- Эй, спишь?
Саманюк оторвался от подушки, вытер губы.
Вяло жевал. Разбежались мысли, в голове пусто. Бьется только мотивчик блатной песни, все время бессмысленно повторяясь: "...я, как коршун, по свету носилси, для тебя все добычу искал..."
Не доев, повалился на топчан. Надо что-то придумывать, искать лазейки в уликах... Сейчас надо придумывать, потом поздно будет... Но в голове только надоедливый мотивчик...
9
Наверное, еще ночь? Снаружи - тишина. Саманюк проснулся, и это было неприятно, потому что проснулся и мотивчик: "...я, как коршун, по свету носилси, для тебя все добычу искал, воровал, грррабежом занимался..."
А для кого он, Мишка Саманюк, искал добычу? Ни для кого. Для себя. Пьяных и захватанных девиц из "блатхат" он презирал. Хорошие девушки были недоступны. Они любят везучих, которые не попадают под следствие, в колонию. Мишка чуял в себе силу, хотел быть умным и везучим. Но не получалось... Не из этой ли районной камеры поведут его на последний этап? Суд, приговор... Особо опасный рецидивист... "Высшая мера"?! Да не хотел он убивать Чирьева! Чирьев сам виноват! Эх, лучше бы не освобождали на ту "химию"...
В колонии Саманюк вел себя хорошо. Начальство, поди, думало: перевоспитался. Хотя начальство не такие лопухи, чтоб верить... И все время Саманюк мечтал, как, освободившись, найдет Чирьева, заберет у него свои свои! - деньги и махнет куда-нибудь, притаится на время, отдохнет.
Срок кончился. Вышел Саманюк на свободу, Поехал сразу в Малиниху: Федька Габдрахманов еще досиживает, успевай ловить момент - кому это надо, делиться с Габдрахмановым. Чирьеву придется долю дать - за "наводку", за хранение. Черт с ним, пускай пользуется алкаш.
Но алкаш Чирьев из Малинихи пропал. Никто не знал, куда делся. Вот, сволочь! Ну, ничего, друг Зиня, поищем. Может, найдем, тогда за все сочтемся. Деньги, заработанные в колонии, еще были, можно и подождать.
Саманюк отирался в Малинихе по пивным, возле винных отделов, "скидывался на троих", исподволь выпытывал у хмельной публики, не знает ли кто дорожки за Чирьевым. Но Чирьев хоть и насквозь пропитый, а хитрый - следов не оставил. Уехал из поселка, и с концом.
Пьяницы болтали много, клялись в дружбе, хвалились грандиозными запоями, А куда уехал Зиня Чирьев, не знали. Надо было найти другой метод "расследования".
Еще когда они в комнате Чирьева обдумывали кражу, Саманюку попался на глаза почтовый конверт с харьковским адресом. "Кто такая? - спросил у Зиновия. - Шмара твоя?" Тот сказал: "Сеструха". Конверт Саманюк спер на всякий случай, мало ли какой фортель выкинет Чирьев, Оказалось, поступил предусмотрительно.
В Харькове все сошло как будто гладко. Сестра, правда, знала немного, но упомянула про город Сторожец. "Ну и работка, должно быть, у инспекторов уголовного розыска! - подумал Саманюк, выходя от чирьевской сестры. Какого-то алкаша-дурака и то так искать приходится".
В Сторожце пришел в адресный стол: друга ищет, Чирьева Зиновия. Пошарили по карточкам, сказали: такой в Сторожце не проживает. Как же так? Смылся и отсюда? Пропали тысячи, из-за которых Саманюк свободой рисковал, сыщиком заделался! Во всесоюзный розыск не подашь ведь. И кто забрал - алкаш, "наводчик", с которым и водку-то пил лишь по необходимости! Ох, если ты найдешься, горько пожалеешь, Зиновий. На "мокрое дело" Саманюк, конечно, не пойдет, не такой он дурак. Но уж рассчитается!
Чтобы рассчитаться, надо сперва найти. Где искать? Страна велика. Решил Саманюк поискать пока в Сторожце, Приютился в деревне Сладковке у одинокой бабки. В город пешком мотался. Часами посиживал, покуривал где-нибудь в укромном месте возле магазина. Никого не расспрашивал, чтоб Зиновия не спугнуть. Рассуждал так: если Чирьев тут живет, хоть и без прописки, то не может он в магазин не ходить, имея такие деньги. Ходит, притом каждый день чирьевскую жажду Саманюк знал. И дождался. Сидел как-то в скверике напротив магазина, скучал, зевал. В сон клонило. Ждал, когда закроют на перерыв, чтоб покимарить тут же, на молодой травке. И увидел - вот он!
Зиновий, с виду почти трезвый, забежал в магазин и сразу выскочил. Наметанный Мишкин глаз отметил оттопыренный карман. Все. Теперь не уйдешь, старый кореш!
Чирьев шел не оглядываясь, никого не опасаясь. Ясно: торопится домой выпить, иначе устроился бы хоть в том же скверике. Теперь выследить, где живет, и - не желаете ли рассчитаться?! Материально и, так сказать, морально... Деньгами и мордой. С кем вздумал шутить, Зиня? Вор - не прокурор, у вора гуманности нету, на Поруки не отпустит, сам перевоспитает. Ишь, гад, за бутылку хватается. Сейчас выпьем, Зиня, составим "на двоих". А ты думал, всегда будешь "на одного"? Нет, хватит!
Чирьев заскочил в калитку. На улице безлюдно и тихо. Только дед сидит на лавочке... Может, конечно, у деда зрение слабое, но, может, и дальнозоркость старческая. Свидетеля Мишке не надо, он свернул в проулок. Обошел квартал, подобрался к плетню той хаты, куда скрылся Чирьев. Двор пустой. Тишина. Значит, один пьет, жадюга. Так. На всякий случай Саманюк вытащил и натянул мятые кожаные перчатки. Выдохнул бесшумно: а ну, выручай, блатная удача...
Осторожно, двумя пальцами толкнул дверь... она неожиданно легко распахнулась, заскрипела. Черт, придержать не догадался! Теперь чего уж, входить надо. Не таясь, шагнул в сенцы... и носом к носу столкнулся с Чирьевым.
- О, привет, Зиня!
- А? Ап... ап... - Чирьев побелел, осел на подкосившихся ногах. Саманюк грудью оттеснил его, притворил ногой дверь. Втолкнул в кухню и - вот неудача! - тут еще двое... Один на лавке лежит, второй в стол башкой уткнулся.
"Ах ты, не получится разговора при свидетелях-то... Ну, да я не в побеге, законно освобожденный. Что в Малинихе было, про то Зиновий не вякнет, самому невыгодно..."
- Что не здороваешься, Зиновий?
Каждая жилка в Саманюке напряглась, приготовилась... Заставил себя держаться легко, дружелюбно, чтоб не спугнуть, не отчудил бы чего Зиновий спьяну, ишь водкой от него как прет.
- Ты что, вроде не шибко радый старому корешу?
Одутловатая рожа Чирьева стала понемногу розоветь. Дошло, видимо, что их в кухне трое против одного. Не сводя глаз с Саманюка, он пригнулся, тряхнул за плечо спящего на лавке, так что у того голова замоталась. Пьяный замычал, но не проснулся. Зиновий толкнул в бок того, что спал сидя, - тоже без толку. Саманюк рассмеялся:
- Не беспокой, пускай граждане отдыхают. Ничего, подходяще вы гуляете, подмигнул, мотнул головой на три пустые бутылки. Четвертую, только начатую, должно быть, сейчас принес Зиновий. - Не буди друзей, Зиня. Поговорим давай. Ты чего бледный такой? Хвораешь? Или совесть мучает?
Саманюк сбросил с табуретки чью-то замызганную кепку, уселся. Нога на ногу, руки в карманы. Здоровый, крепкий. Веселый вроде, а в глазах угроза... Зиновий еще раз лягнул собутыльника - безуспешно. Выдавил:
- Миша, кажись? Не признал тебя сразу-то...
- Не бреши, узнал. Далеко же ты от меня сховался.
- Что ты, Мишенька, разве я от тебя! От розыска, мало ли что могло... Боязно в Малинихе-то...
"Про Малиниху болтает. Значит, в хате никого более. Эти - в стельку. Будет разговор!"
- Я за деньжонками своими, Зиня. Не все еще пропил? Много их, одному тебе лишку, а двоим в самый раз.
- А Федька где?
- Не твое дело. Сказано, на двоих. И покороче, Зиня, тороплюсь.
- Та-ак, на двоих, стало быть... - Зиновий одолел первый испуг, стал приходить в себя. - Миша, ты не того, не беспокойся, денежки, они... при себе-то их не держу...
- Не в сберкассе же? Место хоть надежное?
- Да уж будь спокоен!
- Молодец. Давай их, не жмись.
Чирьев уж совсем очухался. Рожа сперва порозовела, потом обрела обычный красный колер. Глаза воровато зарыскали по сторонам. Саманюк заметил, как он дважды украдкой пнул ногой того, что у стола спит.