- И там архиерей, что ли, какой-то был!..

- Был и архиерей, - говорила Анна Юрьевна тем же суровым голосом.

- И что там начальница училища какая-то есть... mademoiselle Жиглинская, что ли...

- Есть, что же?

- А то, что... - начал Оглоблин, и шепелявый язык его немного запнулся при этом, - будто бы архиерей... я, ей-богу, передаю вам то, что другие говорили, спросил даже: дама она или девица... Слышали вы это?

- Нет, не слыхала.

- Спросил, говорят, и потом у себя, что ли, или там в каком-нибудь интимном кружке своем и говорит: "что это, говорит, начальница в училище у Анны Юрьевны девица и отчего же elle est enceinte?"[137].

- D'apres quoi est-ce qu'il pense cela?[138] - воскликнула Анна Юрьевна, заметно обеспокоенная этим известием.

- Je ne sais pas[139], - отвечал Николя, пожимая плечами.

- Ну!.. Il se trompe!.. Elle n'est pas enceinte, mais elle est malade![140] - говорила Анна Юрьевна, желая как-нибудь спасти Елену от подобной молвы.

- C'est bien probable!..[141] - согласился и Николя. - Но ведь вы знаете, наши старички, - продолжал он, брызгая во все стороны слюнями, - разахались, распетушились... "В женском, говорят, заведении начальница с такой дурной нравственностью!.. Ее надобно, говорят, сейчас исключить!.."

Анна Юрьевна не на шутку при этом рассердилась.

- Дурная нравственность passe encore![142] - начала она, делая ударение на каждом почти слове. - От дурной нравственности человек может поправиться; но когда кто дурак и занимает высокую должность, так тут ничем не поправишь, и такого дурака надобно выгнать... Так вы это и скажите вашим старичкам понравится им это или нет.

Николя при этом самодовольнейшим образом захохотал.

- Ей-богу, сказал бы, да рассердятся только; отцу разве скажу, отшлепал он своим язычищем.

- Отцу скажите, - он из таких же!

- Из таких же! - подтвердил и Николя, продолжая хохотать. - Там они еще говорили, - присовокупил он более уже серьезным тоном, - в газетах даже есть статья о вашем училище.

- Какая статья? - спросила Анна Юрьевна. Сама она никогда не читала никаких газет и даже чувствовала к ним величайшее отвращение вследствие того, что еще во время ее парижской жизни в одной небольшой французской газетке самым скандальным образом и с ужасными прибавлениями была рассказана вся ее биография.

- Я потом отцу и говорю: "какая, я говорю, статья?" Он меня позвал в кабинет и подал: "на, говорит, свези завтра к Анне Юрьевне!"

И вслед за тем Николя вынул из кармана нумер газеты и подал его Анне Юрьевне. Та прочла статейку, и лицо ее снова запылало гневом.

- Ах, какое негодяйство! - воскликнула она.

Статейка газеты содержала следующее: "Нигилизм начинает проникать во все слои нашего общества, и мы, признаться, с замирающим сердцем и более всего опасались, чтобы он не коснулся, наконец, и до нашей педагогической среды; опасения наши, к сожалению, более чем оправдались: в одном женском учебном заведении начальница его, девица, до того простерла свободу своих нигилистических воззрений, что обыкновенно приезжает в училище и уезжает из него по большей части со своим обожателем".

Весть об этом в редакцию сообщил Елпидифор Мартыныч, который пользовал в оной и, разговорившись как-то там о развращении современных нравов, привел в пример тому Елену, которую он, действительно, встретил раз подъезжающею с князем к училищу, и когда его спросили, где это случилось, Елпидифор Мартыныч сначала объяснил, что в Москве, а потом назвал и самое училище.

"Печатая это, - гласила статья далее, - мы надеемся, что лица, поставленные блюсти за нравственностью юных воспитанниц, для которых такой пример может быть пагубен на всю их жизнь, не преминут немедля же вырвать из педагогической нивы подобный плевел!"

- Вы господина, что издает эту газету, знаете? - обратилась Анна Юрьевна к своему гостю.

- Знаю-с! - отвечал Николя.

- Ну, так передайте ему, что я презираю его мнением et que je me moque de ses pasquinades[143] и учиться у него управлять моим училищем не буду!

- Хорошо-с, передам! - сказал, опять засмеясь, Николя и очень, как видно, довольный таким поручением. - У нас после того Катерина Семеновна была, - бухал он, не давая себе ни малейшего отчета в том, что он говорит и кому говорит. - "Что ж, говорит, спрашивать с маленькой начальницы, когда, говорит, старшая начальница то же самое делает".

- Это я, что ли, то же самое делаю?

- Да, вы; она ужасно вас всегда бранит... У вас вот тут внизу барон Мингер живет! - прибавил Николя, показывая на пол.

- Живет! - подтвердила Анна Юрьевна.

- Катерина Семеновна говорит, что вы за него замуж выходите.

- Выхожу, может быть... Ей-то что ж до этого!.. Завидно, что ли?

- Должно быть, завидно, что ее никто не берет! - сказал Николя и снова захохотал своим глупым смехом.

Наконец, выболтав все, что имел на душе, он стал прощаться с кузиной.

- Мне во многих еще местах надобно побывать! - говорил он, протягивая ей свою жирную и пухлую руку.

По уходе его Анна Юрьевна велела позвать к себе барона. Тот пришел.

- Дуралей этот Николя множество новостей мне привез, - сказала она ему.

- Новостей? - спросил барон с некоторым вниманием.

- Да, и ужасно какого вздору: прежде всего, что я за вас замуж выхожу... раз - враки.

- Враки... - повторил за нею протяжно барон.

- Потом уж газетная сплетня: статья там есть про мое училище.

- Есть... читал... - произнес барон тем же протяжным голосом.

- Что же вы мне не сказали о ней?

Барон пожал плечами.

- Во-первых, я полагал, что вы сами ее знаете и читали; а во-вторых, и спорить с вами не хотел.

- Но в чем же вы спорить со мной тут думали? - спросила Анна Юрьевна.

- В том, что я с этой статьей совершенно согласен: нельзя же, в самом деле, девушек, подобных Елене, держать начальницами учебных заведений.

- А как же у вас, у мужчин, дураки набитые занимают высокие места?

- И это очень нехорошо! - возразил ей барон.

- Хорошо или нет, они, однако, занимают.

Барон еще и прежде того пробовал Анне Юрьевне делать замечания насчет Елены, но она всякий раз останавливала его довольно резко, что сделала и теперь, как мы видим.

- Ваше дело-с! - произнес он заметно недовольным тоном.

- Чисто мое, и ни до кого оно не касается! - сказала Анна Юрьевна; но в эту самую минуту судьба как бы хотела смирить ее гордость и показать ей, что это вовсе не ее исключительно дело и что она в нем далеко не полновластна и всемогуща.

Вошел лакей и подал ей пакет.

- Казенный-с! - проговорил он каким-то мрачным голосом.

Анна Юрьевна, взглянув на адрес, изменилась немного в лице и проворными руками распечатала письмо. Оно было, как и ожидала она, об Елене.

"Милостивая государыня Анна Юрьевна! - писалось к ней. - Глубоко ценя ваши просвещенные труды и заботы о воспитании русских недостаточного состояния девиц, я тем более спешу сообщить вам, что начальница покровительствуемого вами училища, девица Жиглинская, по дошедшим о ней сведениям, самого вредного направления и даже предосудительного, в смысле нравственности, поведения, чему явным доказательством может служить ее настоящее печальное состояние. Будучи уверен, что в этом послаблении вами руководствовала единственно ваша доброта, я вместе с тем покорнейше просил бы вас сделать немедленное распоряжение об удалении сказанной девицы от занимаемой ею должности".