Князь продолжал оставаться нахмуренным.

- Странная логика! - продолжал он. - Вам один какой-то господин сделал зло, а вы начинаете питать ненависть ко всей стране.

- Не один этот господин, а вся страна такая, от малого и до большого, от мужика и до министра!.. И вы сами точно такой же!.. И это чувство я передам с молоком ребенку моему; пусть оно и его одушевляет и дает ему энергию действовать в продолжение всей его жизни.

- Но, прежде чем передавать ему такие убеждения, - возразил князь, видя, что Елена все больше и больше выходит из себя, - вам надобно позаботиться, чтобы здоровым родить его, а потому успокойтесь и не думайте о той неприятности, которую я имел глупость передать вам.

- Ах, да, действительно, - воскликнула Елена грустно-насмешливым голосом, - женщина прежде всего должна думать, что она самка и что первая ее обязанность - родить здоровых детей, здоровой грудью кормить их, потом снова беременеть и снова кормить: обязанность приятная, нечего сказать!

- Зато самая естественная, непридуманная, - сказал князь.

- Конечно, конечно!.. - соглашалась Елена тем же насмешливым тоном. Неприятно в этом случае для женщин только то, что так как эти занятия самки им не дают времени заняться ничем другим, так мужчины и говорят им: "Ты, матушка, шагу без нас не смеешь сделать, а не то сейчас умрешь с голоду со всеми детенышами твоими!"

- Но что же делать с тем, что женщины, а не мужчины родят, - это уж закон природы, его же не прейдеши! - сказал князь, смеясь.

- Нет, прейдем, прейдем, - извините! - повторяла настойчиво Елена.

- Но как и чем? - спросил князь.

- А тем, что родим ребенка, да и отдадим его в общину!

- И вы в состоянии были бы теперь вашего ребенка отдать в общину?

- Отчего же не отдать?.. Не знаю, что я потом к нему буду чувствовать, но, судя по теперешним моим чувствам, кажется, отдала бы... - отвечала Елена, но как-то уже не таким решительным тоном.

- Нет, не отдали бы! - возразил ей князь и вскоре потом ушел от нее.

Всю дорогу он прошел пешком и был точно ошеломленный. Последний разговор его с Еленой не то что был для него какой-нибудь неожиданностью, он и прежде еще того хорошо знал, что Елена таким образом думает, наконец, сам почти так же думал, - но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене: та обыкновенно каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно видеть, но вместе с тем и отрадно.

V

Миклаков, несмотря на то, что условился с княгиней играть в карты, не бывал, однако, у Григоровых в продолжение всего того времени, пока они жили на даче. Причина, его останавливавшая в этом случае, была очень проста: он находил, что у него нет приличного платья на то, чтобы явиться к княгине, и все это время занят был изготовлением себе нового туалета; недели три, по крайней мере, у него ушло на то, что он обдумывал, как и где бы ему добыть на сей предмет денег, так как жалованья он всего только получал сто рублей в месяц, которые проживал до последней копейки; оставалось поэтому одно средство: заказать себе у какого-нибудь известного портного платье в долг; но Миклаков никогда и ни у кого ничего не занимал. По нескольку раз в день он подходил к некоторым богатым магазинам портных, всходил даже до половины лестницы к ним и снова ворочался. Наконец, раз, выпив предварительно в Московском трактире рюмки три водки, он решился и вошел в магазин некоего господина Майера. Подмастерье с жидовскою физиономиею встретил его.

- Могу я видеть господина хозяина? - спросил Миклаков, краснея немного в лице.

- Господина хозяина?.. - переспросил его с некоторым недоуменьем подмастерье.

- Да... Я желал бы с ним переговорить об одной вещи, - сказал, как-то неловко и сильно конфузясь, Миклаков.

- Ваша фамилия? - спросил подмастерье опять тем же тоном недоумения.

- Он меня не знает: это все равно, скажу ли я мою фамилию или нет, говорил Миклаков, окончательно сконфузясь.

Подмастерье некоторое время недоумевал; он вряд ли не начинал подозревать в Миклакове мошенника, который хочет выслать его из комнаты, а сам в это время и стянет что-нибудь.

- Генрих! - крикнул он, наконец, как бы придумав нечто.

На этот зов из соседней комнаты выскочил молодой человек в самомоднейших узких штанах и тоже с жидовскою физиономией.

- Попросите сюда Адольфа Иваныча! - сказал ему подмастерье.

- А!.. Адольфа Иваныча! - крикнул юный Генрих и опять ускочил в соседнюю комнату.

Через несколько времени после того показался и сам Адольф Иваныч, уже растолстевший и краснощекий жид, с довольнейшей физиономией и с какими-то масляными губами: он сейчас только изволил завтракать и был еще даже с салфеткой в руках.

- Вас спрашивает вот этот господин! - сказал ему подмастерье, указывая рукой на Миклакова.

Адольф Иваныч подошел к тому и несколько вопросительно склонил голову.

Миклаков начал, немножко запинаясь, и был при этом не то что уж красный, а какой-то багровый.

- Я вот видите-с... служу бухгалтером... жалованье получаю порядочное... и просил бы вас... сделать мне в долг... за поручительством, разумеется, казначея нашего... в долг платье... с рассрочкой на полгода, что ли!..

- Платье?.. В долг?.. - повторил Адольф Иваныч и неторопливо обтер себе при этом рот салфеткой. - Ваша фамилия? - прибавил он затем как бы несколько строгим голосом.

- Фамилия моя не княжеская и не графская, а просто Миклаков! - отвечал тот, в свою очередь, тоже резко.

Адольф Иваныч открыл при этом широко глаза.

- Господин Миклаков, автор таких прекрасных рассуждений? - произнес он с уважением и с удивлением.

- Тот самый-с! - отвечал Миклаков, сильно этим ободренный.

- Но скажите, отчего же вы не пишете теперь? - спрашивал его Адольф Иваныч.

- Да так!.. Как-то разошелся со всеми господами журналистами.

- Жаль!.. Очень жаль!.. Я еще в молодости читал ваши сочинения и увлекался ими: действительно, в России очень многое дурно, и всем, кто умеет писать, надобно-с писать, потому что во всех сословиях начинают уже желать читать! Все хотят хоть сколько-нибудь просветиться!.. Какое же вам платье угодно иметь, почтеннейший господин Миклаков? - заключил Адольф Иваныч с какой-то почти нежностью.

- Да я и не знаю... - отвечал тот, пришедший, в свою очередь, тоже в какое-то умилительное состояние, - фрачную пару, что ли, сюртук потом... Пальто... брюки какие-нибудь цветные.

- Прекрасно-с!.. Бесподобно!.. - повторял за ним Адольф Иваныч. Снимите мерку!.. - присовокупил он подмастерью, который, с заметным уже уважением к Миклакову, стал исполнять это приказание.

- Мне бы, знаете, и белье надобно было сделать, - говорил Миклаков, вытягивая, по требованью подмастерья, то руку, то ногу. - Нет ли у вас знакомой мастерицы, которая бы мне совершила это в долг?

- Да мы же вам и сделаем, - что вам хлопотать!.. Отлично сделаем!.. воскликнул Адольф Иваныч, и подмастерье, не ожидая от хозяина дальнейших приказаний, снял с Миклакова также мерку и для белья.

- Нужно-с в России просвещение, нужно-с!.. - толковал между тем Адольф Иваныч.

- А что будет стоить все мое платье и белье? - спросил Миклаков, гораздо более занятый своим туалетом, чем просвещением в России.

- Счет!.. - крикнул Адольф Иваныч подмастерью.

Тот сейчас же написал его и подал Миклакову, у которого, по прочтении этого счета, все лицо вытянулось: платья и белья вышло на шестьсот рублей, значит, ровно на половину его годичного жалованья.

- Немножко дорого!.. - проговорил он негромким голосом.

- Дорого-с, очень дорого!.. - согласился и Адольф Иваныч, но уступить, кажется, не намерен был ни копейки.