______________

* Дорогая Адель (франц.).

Возвратясь домой, Аделаида Ивановна тихонько проплакала целый день: ее не столько огорчило то, что сенаторша не хочет ей платить денег, как то, что она видаться с ней, вероятно, не будет после того.

Когда хотели было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал Бегушеву газету; тот сердито отстранил ее рукой, но граф взял газету и, пробежав ее, воскликнул во все горло:

- Скажите, какое происшествие! - и затем торопливо прочел: "Третьего мая в номера трактира "Дон" приехал почетный гражданин Олухов с девицею Глафирою Митхель. Оба они были в нетрезвом виде и, взяв номер, потребовали себе еще вина, после чего раздался крик девицы Митхель. Вбежавший к ним в номер лакей увидел, что Олухов, забавляясь и выставляясь из открытого окна, потерял равновесие и, упав с высоты третьего этажа, разбил себе череп на три части. Он был найден на тротуаре совершенно мертвым".

- Mon Dieu! Mon Dieu!..* - произнесла с ужасом Аделаида Ивановна.

______________

* Боже мой! Боже мой!.. (франц.).

- Дурак этакой! - проговорил Бегушев как бы равнодушно, а между тем у него щеки и губы дрожали.

- Не умен, не умен!.. - подхватил граф. - Однако я сейчас же поеду к Домне Осиповне, - прибавил он, вставая.

Бегушев на этот раз ничего не сказал против его намерения, и только, когда граф совсем уходил, он спросил его:

- А вы, по обыкновению, поздней ночью воротитесь?

- Нет, как только узнаю подробности, так и возвращусь, - отвечал граф.

- Кто же это такой Олухов? - спросила хитрая Аделаида Ивановна, очень хорошо знавшая через Маремьяшу, кто такой был Олухов.

- Купец один знакомый нам, - отвечал Бегушев неохотно.

Аделаиде Ивановне хотелось бы спросить еще, что почему же граф Хвостиков принял такое живое участие в его смерти, но этого уже она не посмела, да и стыдно было!

Бегушев после того ушел к себе в диванную. Нетерпение отражалось во всем существе его: он то садился на диван, то ложился на нем, то вставал и ходил по комнате, заглядывая каждоминутно в окна; не было никакого сомнения, что так нетерпеливо он поджидал графа Хвостикова. Тот, наконец, вернулся.

- Это ужас, что такое там происходит! - воскликнул он, пожимая плечами. - Но прежде всего, пожалуйста, заплатите извозчику: я его брал взад и вперед.

- Заплатят, - рассказывайте!

- Вообрази, - продолжал граф, - посреди великолепной залы лежит этот несчастный; голова у него связана серебряной проволокой, губы, щеки, нос все это обезображено!.. Тут с одной стороны полицейские... с другой попы!..

- А Домну Осиповну ты видел?.. Огорчена она? - перебил его Бегушев.

- Очень!.. - отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: Натурально, что любви к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!..* Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был на небо, и то против воли!

______________

* смертельный прыжок!.. (лат.).

На этих словах граф остановился: он заметил, что на глазах Бегушева навернулись слезы, из чего и заключил, что они были вызваны участием того к Домне Осиповне.

- Вообще, mon cher, - снова продолжал граф, - я бы советовал тебе съездить к новой вдовице, - по словам священного писания: "В горе бе, и посетисте мене!"{230}

Бегушев ничего не отвечал на перевранное графом Хвостиковым изречение священного писания, а встал и несколько времени ходил по комнате.

Граф Хвостиков глядел на него внимательно.

Наконец Бегушев, растирая себе грудь, глубоко вздохнул.

- Я поеду к ней! - произнес он глухим голосом.

- Ты истинно христианское дело сделаешь! - подхватил Хвостиков: у него снова закрадывалась надежда помирить Бегушева с Домной Осиповной и даже женить его на ней.

- А когда похороны Олухова будут? - спросил тот.

- Завтра! - отвечал Хвостиков и на другой день еще с раннего утра уехал из дому.

Бегушев дожидался его часов до двух ночи.

Граф приехал сильно пьяный. Бегушев все-таки велел его позвать к себе и стал расспрашивать. Граф и рассказать хорошенько не мог: болтал, что похороны были великолепные, что полиция палками разгоняла народ, - такое множество набралось, - и что все это, по его соображению, были раскольники.

- А кто похоронами распоряжался? - спросил Бегушев.

- Мерзавец этот - Янсутский!

- Перехватов тоже был?

- Был!.. Он все время около Домны Осиповны юлил, она почти без чувств была!..

Но потом граф изменил это показание и объяснил, что Домна Осиповна в продолжение всей церемонии держала себя с замечательной твердостью духа.

- Где вы напились так? - поинтересовался Бегушев.

- Да так, тут с певчими... Шампанского, я тебе, братец, скажу, пропасть было... рекой лилось!.. Я буду некролог писать Олухова... Домна Осиповна желает этого... Он был во многих отношениях человек замечательный... бормотал граф.

- Бог знает, до чего вы договорились, ступайте спать, - сказал ему Бегушев.

- Пора!.. Пора!.. А ты должен непременно навестить Домну Осиповну, непременно! - заключил граф и нетвердой походкой отправился к себе наверх.

Три дня и три ночи Бегушев прожил в мучительной нерешительности: каждое утро он приказывал закладывать экипаж, чтобы ехать к Домне Осиповне, и через несколько времени отменял это приказание. Он все обдумывал, что будет говорить с Домной Осиповной и как объяснит ей свой визит: - "Я приехал, скажет он, - навестить вас в вашем неисправимом горе! А что такое горе поражает людей безвозвратно, - он знает это по опыту!" - Но все это скоро показалось Бегушеву глупым, лживым и почти насмешкой над Домной Осиповной, так как он совершенно был уверен, что смерть мужа вовсе не была для нее горем, а только беспокойством; и потом ему хотелось вовсе не то ей выразить, а прямо сказать, что он еще любит ее, и любит даже сильнее, чем прежде, что теперешние ее поклонники не сумеют да и не захотят ее так любить! На четвертый день Бегушев пересилил себя и поехал к Домне Осиповне; пространство до ее дома ему показалось очень коротким. Ему легче бы, кажется, было, если бы она жила дальше от него; но когда он позвонил у ее подъезда, то ему захотелось, чтобы как можно скорее отворили дверь; оказалось, что и звонить было не надо: дверь была не заперта. Ее распахнул перед ним швейцар в траурной форме, а вместе с ним встретил и лакей в черном фраке.