Я лежал на кровати, а она обрабатывала мои порезы на ноге, которые до сих пор немного кровоточили. Она нежно прикоснулась ко мне, снимая повязку, а затем наложила новую. Я не могу подробно рассказывать, что произошло потом, скажу только, что мы стали любовниками. Это было как прорыв огромной плотины. В последующие дни мы только и делали, что занимались любовью. В промежутках мы делились историями наших жизней. Я смеялся, как ребенок, и радовался исполнению всех моих сокровенных желаний, о которых раньше и не подозревал, даже с Амной.

Софи, которой было слегка за тридцать, быстро рассеяла все мои опасения насчет разницы в нашем возрасте.

- Ты не выглядишь на сорок восемь, - прощебетала она, а когда я глупо продолжал оплакивать это неудобство, она заставила меня замолкнуть способом обычным для женщин, который мне немного неловко описывать, поскольку я достаточно старомодный араб. Хотя это был, конечно, наиболее эффективный способ, после которого различие возрастов уже не играло роли.

Ареф периодически посылал сообщения в наш дом. Из них следовало, что нам нужно ещё потерпеть. Требовалось время, чтобы организовать наш побег, поскольку иракские патрули сновали по всем дорогам. С Софи я был бы счастлив ждать вечно.

Мы говорили о разных вещах - о хороших и не очень, и именно от Софи я узнал, что Саддам использовал тела убитых кувейтцев для того, чтобы решать проблему нехватки донорских органов в Ираке.

- Не может быть! - с трудом выдохнул я. - Ты, наверное, ошибаешься.

- Нет, - твердо ответила она. - Тела доставляли в больницу, и они выглядели так, что было ясно: их мучили перед смертью. Если поблизости не было квалифицированного иракского врача, то извлекать нужные органы приходилось местному хирургу. В начале войны многие сопротивлялись. Их расстреливали и вырезали их собственные органы, пока тела были ещё теплыми.

Даже после стольких лет постоянного соприкосновения со зверствами режима Саддама, я не был готов к подобным "откровениям".

Мы спали после обеда, когда внезапно меня разбудил громкий стук в дверь. Я отодвинул засов, дверь спальни сразу распахнулась, и в комнату ворвалось полдюжины солдат. Не знаю, предали нас или мы были неосторожны. Солдаты прекрасно знали, за кем пришли; мое сходство с Саддамом не удивило их.

Через несколько минут мы были одеты, нас вывели из дома и посадили в машину. Когда нас вывезли из города, я спросил офицера, который сидел между Софи и мной, куда нас везут.

- В Багдад, - ответил он, не глядя на меня. - Пожалуйста, не разговаривайте больше.

Через пять часов мы оказались в тюрьме. Нас с Софи разделили. Нам не позволили попрощаться. Когда её уводили, наши глаза встретились. Ее глаза гордо сверкали, и в то же время в них светилась её невысказанная любовь ко мне.

Я думал, что больше никогда её не увижу.

После трех с лишним недель одиночного заключения на полуголодном пайке однажды утром меня потащили на допрос во дворец к самому Саддаму. Я был уверен, что единственной причиной этого было намерение президента расправиться со мной лично. Когда меня привели к нему, я порадовался, что среди присутствующих не было Удая. Если мне предстояло умереть, я предпочел бы, чтобы это произошло не на глазах этого самоуверенного наглеца.

Кроме Саддама, в комнате находилось ещё трое мужчин: Тарик Азиз, Иззат Ибрагим и Таха Ясим.

У Тарика и Иззата был такой вид, словно им хотелось оказаться в это время где угодно, но только не здесь, но Таха, найдя себе местечко у окна, устроился поудобнее, будто приготовился получить удовольствие от предстоящего зрелища.

Я стоял посреди комнаты, немытый, изголодавшийся и безумно усталый. Саддам сделал несколько шагов ко мне навстречу.

- Ты просто непредсказуем! - заорал он, брызгая слюной мне в лицо, срывая на мне всю свою злобу и ярость. - Я не в состоянии понять того, что ты сделал! Это выше моего понимания!

Он повернулся и зашагал по комнате, а затем опять подошел ко мне.

- Ты был ничем, когда я нашел тебя! Ноль, пустое место. Я вытащил тебя из бедности, я дал тебе все: деньги, прекрасный дом, все, что ты хотел. Я считал тебя своим братом. Я отстаивал и защищал тебя, когда вся моя семья требовала, чтобы я избавился от тебя. "Он плохой человек, Саддам, - говорили они мне, - ему нельзя доверять". Но я отвечал: "Нет, вы просто не знаете его так, как знаю его я. Он хороший человек. Он верен мне". Теперь же, когда весь мир ополчился против меня, ты меня бросаешь!

Хотя я уже смирился со своей судьбой, мне все равно стало страшно при виде его в таком гневе, я не мог ничего возразить ему и сказать хотя бы слово в свою защиту. Я приготовился безропотно сносить любую его брань.

Он снова забегал по комнате и на этот раз, подойдя, придвинулся ко мне так близко, что даже коснулся меня своим носом.

- Десять лет я был тебе другом, всегда в любых обстоятельствах помогал тебе. Если у тебя возникала какая-либо проблема, тебе стоило только сказать мне об этом, как проблема тут же исчезала. Скажи, разве это не так, разве это не правда?!

Я молчал, не осмеливаясь поднять голову и посмотреть ему в лицо.

- Скажи! - орал он на меня.

- Это... правда, - наконец промолвил я, глядя в пол.

- Конечно, правда! А ты? Единственный человек, кому я верил, единственный, кто был всегда рядом в нужную минуту, кто никогда мне не перечил и делал все, что я просил! И вот именно ты поступил со мной так! В тот момент, когда я окружен врагами, когда арабы, которых я считал своими друзьями, собираются вонзить мне нож в спину! Ты был единственным человеком в Ираке, на которого я мог положиться, в котором я был уверен, и вдруг ты решаешь взять месячный отпуск, чтобы переспать с какой-то шлюхой медсестрой!

Сначала мне показалось, что я ослышался. Неужели это говорит Саддам? Я был слишком изможден, слишком слаб и плохо соображал.

А затем Саддам вдруг начал тихо смеяться. Все, кто был в комнате с сомнением переглянулись, словно тоже не поверили своим ушам. Смех становился все громче, к нему уже присоединился Таха. Через минуту истерически хохотали уже все, кто находился в комнате, кроме меня. Я был все ещё слишком напуган, чтобы отважиться на что-либо большее, чем слабая улыбка.