То, что Мари по-прежнему спит в гостиной на диване, тоже действует ему на нервы. Сегодня ночью он пошел взглянуть на нее. Мари свернулась на диване калачиком. Он готов был ее разбудить, да побоялся. Он боится всего: других, себя.

Чем дальше, тем непонятнее становится Мари. Она постоянно слушает эту таинственную пластинку. Внешне ничего не изменилось. Мари так же занята детьми, готовкой, домашним хозяйством.

Предметы все больше расплываются. Едва проснувшись, Луи погружается в разреженный туман, в который там и сям вкраплены люди и вещи, словно торчащие из моря рифы. Жесты, шумы, слова ранят его – ему кажется, будто у него содрана кожа.

Из-за холма восходит луна и катится по небу, словно мяч по плоской крыше. Поднявшись, она заглядывает в помещение. Тень Луи расплывается на белой стене. Движения искажаются. Вот он пожимает плечами, втягивает голову, вытягивает шею, вскидывает руку, поднимает ногу. Он прячется в тени – луна освещает шероховатые швы между плитами. Он появляется вновь, и гигантская тень Луи перерезана пополам: одна половина на стене, вторая цепляется за потолок.

Он смеется – его забавляет эта игра уродливых теней; его фигура то раздувается, то утончается, то обезображивается, то приукрашается, то обрубается, а то и вовсе исчезает.

Он прячется, вытягивает руки – они распластываются на стене, чудовищно увеличенные, проделывают причудливые жесты. Пальцы удлиняются, укорачиваются, пропадают совсем. Сжатый и разжатый кулак превращается в пасть с ощеренными зубами. На стене возникают животные, звери, растения и тут же уходят в небытие.

Одна фигура несуразнее другой. Луи соединяет кулаки, вытягивает и снова загибает пальцы – тени напоминают лица. Луи узнает их одно за другим. Рискованная и вздорная игра возрождает все его обычные видения.

Гримасничающий люд мечется по стене: старый господин с острой бородкой, Алонсо, владелец бара в Мартиге, жена Алонсо, хозяин – как они его называют, хотя в действительности он просто надсмотрщик и сам на жалованье, но жлобствует так, словно стоит на страже собственных капиталов. Луи, ухмыляясь, честит тень, отбрасываемую кулаком. Вчера он крупно поговорил с этим типом от имени всей бригады. Но у него еще осталась в запасе пара ласковых слов. Хозяин обсчитал их по всем статьям, записал меньше квадратных метров, урезал замеры отделочных работ – карнизы, пилястры, желоба – и в результате недодал им не одну тысячу франков. Спор закончился как обычно.

– Пусть нам готовят расчет, – закричал Луи под одобрительные возгласы товарищей, – пусть рассчитываются подчистую, и мы уходим.

– Ты что, думаешь, я не найду других штукатуров?

– Халтурщиков сколько угодно. А мы тут работать больше не намерены.

Утром он и Рене сходили на строительство стандартного жилого дома на окраине Мартига по дороге в Пор-де-Бук и взяли подряд на всю их бригаду. Такие переходы со стройки на стройку в их жизни не редкость.

Но как Луи ни складывает кулак, морды мерзавца, обворовывавшего их неделя за неделей, больше не получается.

Теперь тень скорее напоминает Алонсо – у нее открытый, словно бы хохочущий рот.

Алонсо наверняка знает о его дурацкой поездке в Витроль. Недаром он каждый день поносит в бистро жителей Мартига – но не в лоб, а рассказывая какую-нибудь историю из прованского фольклора, то и дело буравит Луи блестящими карими глазками. Две из них он рассказывает чуть ли не каждый день.

Так и сяк складывая руки, Луи пытается изобразить на стене смешливое, толстое лицо. Жена Алонсо заливается смехом, в то время как сам Алонсо орет, и голос его, отскакивая от мешка с мелом, гремит под потолком и слышен, наверное, даже на улице.

– Как-то раз один мартигалец – он мнил себя хитрецом – приехал из Марселя, где он пробыл неделю, и давай каждому встречному и поперечному вкручивать, будто возле старого порта застряла в устье реки огромная рыбина – голова ее у мэрии, а хвост в открытое море вылез, в замок Иф упирается. Сначала мартигальцы над ним потешались, а потом один за другим потянулись в Марсель поглядеть на диковинную рыбу… «Вот кретины! – заявил наш шутник, – что им ни расскажи, во все верят». Но, малость подумав, и сам пустился за ними вдогонку. «Пойду-ка погляжу, – говорит, – раз они туда отправились – наверное, так оно и есть».[27]

В первый вечер Луи смеялся вместе с другими. Потом Алонсо стал для затравки рассказывать другую историю – давно всем известную, как мартигалец заявился в Эксе в гостиницу, где не было мест, и ему предложили переночевать в двухспальной кровати рядом с важным постояльцем – негром из Эфиопии. Он попросил разбудить его пораньше на рассвете. Но пока он спал, поваренок размалевал ему лицо коричневой краской. И вот утром его будят, он вскакивает с кровати, подходит к зеркалу и говорит: «Что за идиоты, вместо меня разбудили негра!» – и снова улегся спать.

Алонсо сам первый разражается смехом и приступает к рассказу про рыбу. А покончив и с этой историей, спрашивает:

– Ну, что ты об этом думаешь, Луи? Верно, всегда отыщется дурачок, который не поленится сходить поглазеть.

Театр теней утомляет Луи. Он по-всякому крутит пальцами, стараясь, чтобы на стенке получилась тень, похожая на женскую фигуру, но тщетно. У него не выходит ни фигура Мари, ни статуя. У него не выходит ничего, кроме собачьих голов, крокодиловых морд, заячьих ушей, слоновьих хоботов.

Луи подходит к окну. Игра перекинулась теперь и на то, что снаружи. Подающие воду шланги пляшут перед дверями. Краны острыми клювами прокалывают открытые глаза фасадов. Челюсти экскаваторов жуют деревья в парке. Отбойные молотки бурят кратеры. На бетономешалках вырастают верблюжьи горбы. Балки лесов блестят, словно змеи. Шоссе, по которому, обгоняя друг друга, мчатся машины, кажется золотым галуном.

Тень Луи в просвете окна – точно пламя. Она колеблется, раздувается, гаснет.

Она мечется и прыгает по фасаду при свете луны.

Клювы подъемных кранов застывают на месте, челюсти экскаваторов смыкаются, словно хотят вцепиться в эту непомерно разросшуюся тень. Балки-змеи поднимают головы – они тоже готовы перейти в наступление. Луи пятится, ушибает спину – как раз больное место.

Луна исчезла за облаком. Тьма поглощает стройку: Луи слышатся какие-то несуразные звуки: плохо приклепанное железо плачет как ребенок, капли воды из незакрытого крана стучат, как подковы по асфальту, ночные насекомые трещат крылышками, ветер гудит в лесах.

Луи замирает на месте – недостроенное здание, в котором нет ни дверей, ни рам, ни крыши, держит его взаперти. Он застрял тут, как муха в паутине. Уже много дней подряд его мучит то одно, то другое. Товарищи по работе, Алонсо, Рене смотрят на него с жалостью. Вчера Рене вызвался загасить для него известь. За ним приглядывают, как за ребенком или больным.

Он обретает покой, только когда смотрит на мертвую статую: жизнь останавливает свой бег.

Он какой-то сонный, а уснуть не может. Ему бы хотелось обнять Мари, но едва он приближается к ней, ему уже чудится, что он вот-вот рассыплется.

Луи опять подходит к окну. Он стоит на четвертом этаже. Земля притягивает его, манит, зовет…

Он отступает, натыкается на ведро; ведро с грохотом катится по полу. Вода намочила брючину, залила ноги. Он снимает рабочие штаны, куртку, переодевается. Привычные жесты возвращают его к действительности.

Из-за облаков снова выплывает луна. Она освещает бар у ворот стройки. Луи толкает перед собой мотороллер. Анжелина закрывает ставни. Он подходит к девушке.

– Анжелина!

– Кто тут?

– Это я, Анжелина.

– Ах это вы, мосье Луи.

Она возникает в дверях. Луи приближается к ней вплотную.

– Я закрываю, мосье Луи, уже никого нет. Хотите что-нибудь выпить?

– Нет.

– Тогда до свиданья.

– Ты что-то больно торопишься.

– Время уже позднее. Вы один остались на стройке?

– Пойдем со мной, Анжелина.