– Хочешь, я за ней сбегаю, пап?

– Нет, останься со мной, поговорим.

Луи не знает, с какого конца начать разговор. Он робеет перед этой девчушкой, своей дочерью. Он забыл, что такое – разговаривать со своими детьми. Разрыв между ним и его домочадцами так велик, что он стесняется их, в особенности сегодня, когда ему надо хитрить.

– Ну как, тебе весело на пляже?

– Сегодня мы туда не ездили. Сегодня в школе занятия.

– Да, но вчера вы там были?

– Вчера я играла с девочками. Но приехали всего три.

– Почему?

– Не знаю. Боятся, что вода в море холодная.

– А она не холодная?

– Нет. Она еще довольно теплая.

– А… мама, что делала мама?

– Она купала Ива, потом купалась сама. Ах да! Она играла в волейбол, потому что не хватало игроков. Мне тоже хотелось поиграть, но Жан-Жак говорит, что у меня нос не дорос.

– Кто с ней играл?

– Люди.

– Ясно, но какие люди?

– Какие-то незнакомые. Она была в одной команде с Жан-Жаком и Фиделем Кастро.

Луи доволен собой. Он хорошо словчил. И теперь не спешит, боясь, как бы дочь не догадалась, к чему он клонит.

– А он славный?

– Да, очень славный. Жан-Жак говорит, он хороший учитель. Знаешь, Жан-Жак ужасно задается из-за того, что мы возим Фиделя Кастро в нашей машине.

– И давно он с вами ездит?

– Не знаю – недели три, месяц. У него машина в ремонте. И вот Жан-Жак попросил маму его подвезти. Знаешь, он такой забавный, с бородой.

– С бородой?

– Да… Но по-моему, у него совсем не такая борода, как у Фиделя Кастро.

– Фиделя Кастро?

– Разве ты его никогда не видел по телеку? Он говорит по-испански.

– А-а, Фидель Кастро! Да, да… Скажи-ка, Симона, он любезен с мамой?

– А то как же. Не хватает еще, чтобы он был не любезен, когда его подвозят на машине.

– Что он делает на пляже?

– В волейбол играет, купается.

– И разговаривает с мамой?

– Бывает.

– И что он ей говорит?

– Да почем я знаю? Ничего.

– То есть как это ничего?

– Они говорят все больше о Жан-Жаке.

– А гулять они не ходят?

– Куда?

– Не знаю… За скалы?

Симона прыскает со смеху. Луи смотрит на дочь, не понимая. Его смущение растет.

– А что там делать-то, за скалами? А за Ивом кто будет смотреть?

Луи увлекся коварной игрой в вопросы-ловушки и надеется узнать правду – ведь устами младенца глаголет истина. Он, однако, разочарован – ничего такого этакого он пока не услышал.

– Вчера вы были у него дома?

– Да. У него все стены в книгах. Как ты думаешь, па, он все их прочел?

– Не знаю. Что вы там делали?

– Пили сок.

– А мама?

– Ах, ты мне надоел… Ты вроде того старого господина.

– Какого еще старого господина?

– Вчера вечером по телевизору. Он выступал с мальчиком, своим сыном. И пел, вместо того чтобы говорить. Это называется опера – «Пелеас и Мелисанда».

– Что, что?

– Так она называется. Старый господин – муж Мелисанды. Он поставил мальчика на скамейку, чтобы тот в окошко подсматривал, и нараспев задавал ему кучу вопросов, совсем как ты. Мальчик тоже отвечал нараспев. Получается какая-то ерунда – не то говорят, не то песню поют:

«– Что делает мамочка?

– Она у себя в спальне.

– Одна?

– Нет, с дядей Пелеасом».

– Что ты мелешь?

– Я рассказываю тебе историю про старого господина, я его по телеку видела: «А дядя Пелеас, он что – возле мамочки?» – и давай тормошить мальчика и так далее и тому подобное. Ох, и дурацкий же у него был вид, у этого старого господина!

– А ну-ка замолчи.

– Почему?

– Не замолчишь – схлопочешь.

Симона ничего не понимает. Вот странные люди, эти взрослые. Она пожимает плечами и включает телевизор, который тут же издает несусветный визг.

– Где толковый словарь? – спрашивает Луи.

– В комнате Жан-Жака.

Луи читает вслух: «Пелерина… Пеликан… Пеллагра…» Затем смотрит выше: «Пеленгатор… Пеленг… Пеларгония…»

– Симона, – кричит он, – его тут и в помине нет, твоего Пелеаса.

Она заглядывает ему через плечо.

– Ты не там ищешь. Посмотри в собственных именах после розовых страничек. Дай-ка. Вот.

Она читает: «Пелеас и Мелисанда» – лирическая драма в пяти действиях; либретто по пьесе Мориса Метерлинка, музыка Клода Дебюсси (1902). Партитуру отличает новизна замысла и музыкального языка».

– Дай-ка мне.

Луи берет словарь, читает, перелистывает страницы – дальше пишут о другом.

Луи так ничего из словаря и не почерпнул. Что она сделала, эта Мелисанда? Женские имена чередуются в его голове, журча как родники: Мелисанда… Мари Беррская… Слишком много в один день для бедного штукатура.

Он ломает голову, кого бы еще порасспросить об этой опере. Мари, конечно, в первую очередь, но ей ведь придется объяснять в чем дело. Или старого итальянца, монтажника, тот знает все оперные арии назубок.

Когда является Мари с Ивом и Жан-Жаком, он смотрит на нее так, словно она явление из какого-то странного сна.

Интерлюдия пятая

Итальянские неосоциологи воображают, что мы живем в будущем, тогда как мы по уши погрязли в прошлом. Например, когда я задал рабочим вопрос о проституции, все как один выразили пожелание вернуться к временам публичных домов. Идеи тянут их влево, а секс – вправо.

Пьер Паоло Пазолини (интервью газете «Экспресс»)

Хотя женщины приморских городов и слывут податливыми, в Мартиге они очень целомудренны: вдову или девушку, погрешившую против нравственности, другие женщины тотчас подвергают травле. Подобное происходит не часто, потому что немногие идут на такой риск.

Е. Гарсен, член-корреспондент нескольких институтов (исторический и топографический словарь Прованса, 1835 год)

Жан Русло

Голодный испачкать усы не боится.

(Непальская поговорка)

«Живописность этой первозданной природы… Суровое благородство неповторимого пейзажа… Уголок Бретани, затерянный на землях Прованса…»

Фразы застревают в горле невысказанными. Разум держит их взаперти, да и смешно произносить их вслух – они потеряются в беспредельности неба и волн.

Мари приблизилась к кромке берега – волны разбиваются, вздымаются вновь и откатываются, то захлестывая зазубренные скальные плиты, то обнажая их.

Сердитое море и равнинный, взблескивающий заливчиками берег слиты воедино, поочередно проникая друг в друга во время приливов и отливов.

Сухая земля вся в трещинах. Скалы поросли зеленым мхом, на котором море оставляет сверкающие пузырьки пены.

Море, отступая, обнажает опасные подводные камни, едва заметные сейчас вдалеке среди беспорядочных валов.

Воздух пахнет водорослями, бессмертниками и ракушечником. Земля, вся в камнях и комках грязи, поросла низкой травой, из которой торчат карликовые маргаритки с изящными, ослепительно-белыми венчиками и медно-желтыми пестиками; кругом валяются обломки железа, обрывки колючей проволоки, – остатки средиземноморских укреплений, – а древесная кора, ласты, разные другие предметы, занесенные сюда с какого-нибудь уединенного пляжа или с погибшего корабля, с лодки, забредшей далеко в море, с прогнившей плавучей пристани, глухо напоминают о былых катастрофах.

В Арнетте, где ветер, трубя в рог, словно разносит сигналы бедствия, кажется, что все имеет начало и конец, что земля наша, едва возникнув, уже разрушается.

Время от времени Мари настигает набегающая волна и отъединяет ее от мира; она находится словно между землей и небом; ветер приклеивает к ее телу легкое платье. Стоя на выступе скалы, омываемой штормящим морем, Мари похожа на фигуру на носу корабля.