— Кто посмеет мне запретить?

— Семья! Высшие круги! Традиции! Наконец, я! — порывисто вскричала княгиня.

— Нет уж, позвольте! Я давно совершеннолетний, и родные не имеют права мне запретить! Наши круги? Я смеюсь над! ними! Традиции меня не волнуют, а что до тебя, бабушка… ты не будешь долго противиться. Ты для этого слишком умна.

— Ты ошибаешься! Я никогда не позволю!

— Позволишь, бабушка, хотя бы под угрозой моего непослушания. Моей женой будет только Стефа Рудецкая и никакая другая. На это согласятся и родные, и наш круг, потому что традиции особой власти надо мной не имеют.

— И это говоришь ты, Вальди? Ты?

— Я, Михоровский, майорат Глембовичей и твой внук!

— И ты, первый магнат страны, ты, по которому вздыхают девушки из лучших семей, совершишь такое отступничество?

— Я, бабушка! Женщины сходили по мне с ума, а теперь я сам схожу с ума по одной-единственной.

Княгиня простерла к нему руки:

— Сходи с ума, сколько тебе вздумается, только не женись!

Вальдемар удивленно посмотрел на нее:

— Теперь моя очередь спросить: и это говоришь ты, бабушка, ты?

— Вальдемар, не зли меня! Я не хочу, чтобы она стала твоей женой! Не хочу! Не хочу!

Бледная и трепещущая, она выпрямилась во весь рост. Вальдемар ласково взял ее за руку:

— Бабушка, успокойся, умоляю! Обдумай все серьезно, и ты обо всем будешь судить иначе, я уверен!

— Никогда! Слышишь? Никогда!

Майорат стиснул зубы, кровь вскипела в нем. Однако могучей силой воли он превозмог себя, только глаза его зажглись огнем:

— Бабушка, соглашайся, я не уступлю! Ты меня знаешь. Сломить меня ох как нелегко! Даже ты ничего не сможешь сделать там, где есть любовь и сильная воля. Я не хочу бороться с тобой и потому прошу: успокойся! Ты все обдумаешь и поймешь, что упираться не нужно. Ты полюбишь Стефу и благословишь нас.

Княгиня вырвала у него руку:

— Этого никогда не будет! Слава Богу, хоть это от меня зависит! Благословения вы от меня не дождетесь!

Вальдемар, бледный и страшный, провел рукой по лбу, утирая внезапно выступившие капли пота. Глаза его уже не пылали — из них струился пронизывающий холод. С невероятным упорством в голосе, словно произнося смертный приговор, он сказал:

— Тогда я женюсь на Стефе без твоего благословения.

Пораженная княгиня долго смотрела на внука, потом, заломив руки, почти выбежала из комнаты, шепча посиневшими губами:

— Он меня принудит их благословить… он сможет, Боже!

После ее ухода Вальдемар тяжело опустился в кресло, сжав ладонями голову. То, чего он больше всего боялся, свершилось. Он знал, что без благословения и позволения бабушки Стефа не согласится стать его женой. Впервые этот сильный человек почувствовал себя сломленным. Глухое отчаяние овладело его душой. Бунт, гнев, обида раздирала ему грудь. Перед глазами встала Стефа. Ее темно-фиолетовые глаза, полные любви, умоляюще обратились к нему. Ее розовые губы шептали слова любви, длинные ресницы отбрасывали тени на прекрасное личико.

«Девочка моя, счастье мое! Будь спокойна, я все свершу ради тебя!» — шептал он.

Горечь, печаль, неимоверная боль пригибали его при одной мысли о том, что ее отнимут у него, ее, единственную. Он страдал, но не сдавался. Судьбу и счастье Стефы он держит в своих руках — и не подведет!

«Так будет! Так обязательно будет!»

Вихрь взбунтовавшихся чувств распалил кровь жаждой победы.

Его отрезвил шелест женского платья. Он поднял глаза — перед ним стояла заплаканная Рита, пораженная, как громом, его сгорбившейся фигурой. Он нахмурился, встал. Рита коснулась его плеча:

— Не сердитесь, что я пришла… я должна была… знаю, о чем вы говорили с тетей… не теряйте надежды!

Он удивленно глянул на девушку, пожал плечами:

— Я теряю надежду? Я?! Кто это вам сказал? Уж если я начал борьбу, не уступлю!

Голос ее дрогнул:

— Да, я не так выразилась, я хотела сказать, не печальтесь… княгиню удастся переубедить… я… я приложу к тому все усилия…

Вальдемар знал о чувствах Риты к нему, и слова ее его безмерно тронули. Он с благодарностью глянул на девушку. Она иначе поняла его взгляд, посчитав, что он всего лишь удивлен ее словами. И гордо подняла голову:

— Не удивляйтесь, верьте мне! Я обещаю помогать вам от чистого сердца… хотя один Бог ведает, как мне тяжело…

Слезы хлынули из ее глаз. Майорат поцеловал ей руку:

— Спасибо, я вам очень благодарен… но лучше не подступайте с этим к бабушке. Я один преодолею все преграды.

— Я хочу счастья для вас обоих… вы этого достойны.

И она выбежала из комнаты.

Вальдемар стоял у окна, до крови кусая губы.

Часом позже он, спокойный и невозмутимый, прощался с панной Шелижанской, сообщившей ему, что княгиня весьма расстроена и не может сама с ним проститься. Усаживаясь в санки, Вальдемар сказал себе:

— Первое действие сыграно…

XII

Решение майората вызвало среди его родных форменную бурю. Княгиня не уступала, ее поддерживали князь Францишек и пани Идалия. Графиня Чвилецкая жила, словно в горячке. Она не была членом семьи, не имела права голоса в этом деле, и это ее мучило больше всего. Раздосадованная, злая, она старалась на иной манер отомстить Стефе: высмеивая ее и ее чувства к Вальдемару. Но рассерженной графине недолго пришлось так развлекаться: в один прекрасный день она получила от майората вежливое, но решительное письмо, после которого потеряла всякую охоту публично язвить над Стефой.

В Слодковцах творилось что-то непонятное. Пан Мачей, удивительно суровый, загадочно молчал. Обычно смелая пани Идалия боялась теперь сунуть нос в кабинет старика. Ее голубая кровь бунтовала против Стефы, но она не смела и заикнуться о том отцу. Пан Мачей, замкнувшись в себе, погруженный в тяжкие раздумья, целые дни проводил в кресле. Печальные мысли не умещались в его седой голове. Он знал о признании Вальдемара Стефе и об ее отказе и надеялся, что ее отъезд повлияет на решимость внука. Он жалел Стефу, чувствовал угрызения совести, мучился, но в то же время страстно желал, чтобы все кончилось и брак не состоялся. Когда Вальдемар сам повез Стефу на станцию, старик потерял надежду на благополучное завершение дела. Он предвидел, что в карете Стефа уступит настояниям Вальдемара, что она, влюбленная столь же горячо, не сможет сопротивляться его чувствам. И удивлялся: как он, зная внука, мог хоть на миг надеяться, что тот отступит? Когда назавтра пан Мачей увидел у крыльца глебовическую упряжку, он догадался, с чем приехал внук, и предчувствия его не обманули. Он спокойно выслушал горячую речь внука, исполненную чувств и неслыханной решимости, но стал умолять Вальдемара отказаться от задуманного. Вальдемар же, глядя ему в глаза, сказал, подчеркивая каждое слово:

— Как это? И ты, дедушка, запрещаешь мне быть счастливым… после всего, что произошло в твоей жизни? Ты хочешь, чтобы в нашей семье произошла новая драма, повторилось прошлое? Хочешь сделать несчастной и эту Стефу? Ты, дедушка, против моей женитьбы на внучке той несчастной женщины, которую любил сам?

Пан Мачей чувствовал себя побежденным. Горькие, но правдивые. слова внука неимоверной тяжестью обрушивались на его голову, тысячами острых жал вонзались в сердце. Старик понял, что прошлое отомстило ему, задев самое больное место.

В его разгоряченном воображении промелькнул хоровод образов, предшествовавших часу мести: приезд Стефы в Слодковцы, любовь Вальдемара, смерть той женщины. С момента ее смерти и началось наигоршее. Отъезд Стефы лишь ускорил катастрофу, которая — пан Мачей в том не сомневался — все равно наступила бы раньше или позже. Перед ним разверзлась пропасть. Но и отступать было некуда. Он был в руках Вальдемара, ощущал свое бессилие, и это мучило его больше всего.

Он понурил голову, сцепил высохшие пальцы и сидел так, очень старый, возбуждавший жалость. Вальдемар, опомнившись, утешал его, объяснял, насколько глупы предрассудки, мешающие ему соединить свою жизнь со Стефой. Говорил о своих чувствах к ней, крайне деликатно напомнил дедушке о его собственной любви, не касаясь ее финала. Старый магнат был не на шутку растроган, когда Вальдемар, говоря о своей Стефе, отстегнул от цепочки золотой медальон, украшенный бриллиантиками и рубинами, нажал пружину и раскрытым подал дедушке. Внутри в золотой овальной рамочке усмехалось миниатюрное, прекрасное личико Стефы, в скромном платьице, с кораллами на шее, с толстой косой, переброшенной на грудь. Ее глаза смотрели на пана Мачея с выражением «неописуемой прелести и печали. Ее губы, лукаво улыбавшиеся, таили в себе только ей свойственное очарование. Она склонила головку с покоряющей грацией.