— Ну что вы, бабушка! К Барской я совершенно равнодушен.

— Кто же тогда?

Вальдемар, проникновенно глядя на нее, произнес мягко, но решительно:

— Стефа Рудецкая.

Княгиня широко раскрыла глаза:

— Кто-кто?

— Стефа Рудецкая, — повторил он.

— Вальди, ты шутишь?

— Ничуть, бабушка. Это правда, и я твердо решил. Княгиня, взявшись за голову, выдохнула полной грудью:

— Езус-Мария!

Вальдемар сжал зубы, нахмурился, изменившимся голосом спросил:

— Бабушка, что вас так поразило? Неужели это трагедия? В самом деле, если бы я умирал, вы и тогда не так встревожились бы…

— Вальдемар, опомнись, не разбивай мне сердце! Я теперь не сомневаюсь, что ты говоришь правду, но это ужасно! Ты этого никогда не сделаешь! Никогда!

Майорат гордо поднял голову, губы у него подрагивали:

— Почему же, любопытно знать?

Княгиня, белая, как мел, схватила его за руку, глаза ее лихорадочно сверкали, из горла едва вырвался хриплый голос:

— Умоляю тебя, не делай этого! Опомнись! Вспомни о своем роде, о своей фамилии! Ты не имеешь права безнаказанно оскорблять такими решениями память о предках! Не смеешь!

Вальдемар, едва подавив гнев, заговорил с едва сдерживаемым спокойствием:

— Хорошо… Хочу напомнить, бабушка, что, кроме имени, рода, герба и прочих декораций, у меня есть еще сердце и душа. А у сердца и души есть собственные, не родовые стремления. Могу я хотеть чего-то для себя, лично для себя? Никогда я не пожертвую чувствами ради декораций. Моей женой будет только та, кого я полюблю. Я долго искал… и нашел Стефу.

— Вальди, вспомни: твоя бабушка была из рода герцогов де Бурбон, породнившегося с королевскими домами, твоя мать Подгорецкая принадлежала к одному из славнейших польских княжеских родов! Майорат нетерпеливо пошевелился в кресле:

— А моей женой будет Рудецкая, из хорошей польской шляхетской семьи — и только… Зато с нею я буду счастлив.

— Ты так ее любишь?

— Люблю сердцем, душою — всем, чем мужчина может любить женщину!

— А она об этом знает?

— Я ей признался.

— И знает о твоих намерениях?

— Да, я все ей сказал.

Княгиня зло усмехнулась:

— И она, конечно, согласилась, не помня себя от счастья?

— Наоборот. Она мне отказала.

Княгиня удивленно посмотрела на Вальдемара, сухо спросила:

— Отказала? Ты шутишь?

— Ничуть! Говорю серьезно. Она не хочет стать моей женой как раз по тем причинам, о которых вы упоминали, бабушка, но она любит меня, любит давно — и потому уехала. Стефа горда и благородна, она пыталась заставить себя все забыть, но я ей не позволю, не хочу, чтобы она была несчастлива. Да и о моем счастье идет речь!

Княгиня сидела, словно мертвая. Потом прошептала, словно самой себе:

— Ты говоришь, отказала? Хоть столько такта у нее нашлось.

— Вот именно — такта! А речь идет о любви, она тоже меня любит. И я все сделаю, чтобы превозмочь ее сопротивление. Я поеду в Ручаев просить у Рудецких руки их дочери.

— Боже! Боже! Боже мой! — стонала княгиня. Вальдемар потерял терпение:

— Бабушка, к чему эти стоны? Никакого преступления я не совершаю. Я думал, что те, кто меня любит, только порадуются моему счастью, но вижу, все обстоит совсем иначе…

— Не о таком счастье для тебя я мечтала! Я не видела для тебя достойной партии во всей стране, а ты… ты… ты мне такое преподносишь на старости лет? Боже всемилостивый!

Княгиня, закрыв лицо руками, громко расплакалась, сотрясаемая безмерной печалью.

Майорат встал, прошелся по комнате, превозмогая себя — рыдания бабушки раздирали ему сердце, но решимости он не утратил ни на миг. Он сжал зубы, мысленно разговаривая со Стефой: «Маленькая моя, ради тебя я вынесу все, ты будешь моей, и они тебя примут! Обязаны будут признать!»

Он подошел к княгине и, обняв ее, бережно поцеловал старушку в мокрую горячую щеку:

— Бабушка! Если ты меня любишь, успокойся и не делай драмы из моего счастья. Я знаю, ты хотела, как лучше, но у каждого свои стремления… и у меня тоже, самые для меня дорогие. Не плачь, бабушка, прошу тебя. Это мне ранит душу… и оскорбляет Стефу.

Княгиня, рыдая, заломила руки:

— Вальди! Вальди…

Вальдемар опустился перед ней на колени, ласково говорил, целуя ее руки:

— Это я, твой Вальди… я останусь твоим… люблю тебя, уважаю… и потому жажду, чтобы ты меня поняла, чтобы не так трагически смотрела на мою любовь и будущую женитьбу. Бабушка, ты всегда была умнее и добрее большинства наших аристократов, я никогда не видел в тебе фанатичных предрассудков нашего сословия и за это любил и уважал еще больше. Подумай сама, заслужила ли Стефа столь великую немилость с твоей стороны, разве ты ее не знаешь? Она благовоспитанная, умная, благородная, ты сама это говорила…

Княгиня сурово посмотрела на внука:

— Она может быть прекраснейшей и благороднейшей… но она не для тебя.

— Только потому, что она — всего лишь Рудецкая?

— И потому тоже.

— Бабушка, я могу показать тебе гербовник, где фамилия Рудецких напечатана черным по белому. И не самыми мелкими буквами. Это хороший род старого шляхетского герба. Ничуть не хуже Жнинов, Шелиг… и уж тем более Чвилецких с их не полученным по рождению, а жалованным титулом.

— Среди тех, кого ты перечислил, я и не искала для тебя жены…

Майорат встал:

— Значит, я должен жениться на владетельной герцогине или принцессе из «Тысячи и одной ночи»?

Глаза княгини сверкнули:

— Я сватала тебе княжну Лигницкую — ты отказался. Сватала графиню Правдичувну — известнейший род, лучшая после Лигницкой партия в стране — ты тоже не захотел. Не буду вспоминать иностранных герцогинь и девушек из придворных кругов, где ты имел большой успех… В конце концов, я согласна была на Барскую с ее связями — опять неудачно!

Она безнадежно махнула рукой.

— Бабушка, так ли уж необходимо Михоровским гоняться за «связями»? Неужели при выборе жены это непременное условие? В нашем роду и без того довольно громких имен. На «партию» рассчитывали мои деды и прадеды, так не пора ли наконец впервые в нашем роду нарушить традиции… и быть счастливым? Наши семейные хроники сплошь и рядом пишут о несчастливых в браке «прекрасных партиях», а о семейном счастье наших предков как-то загадочно молчат… Это — единственное темное пятно на семействе нашем… и я хочу смыть его.

— Вальди, ты ошибаешься! Твои предки удачно женились и были счастливы!

Майорат пожал плечами:

— Я знаю, что прадедушка Анджей, женившийся на графине Эстергази, бывшей в родстве с Габсбургами, потом пытался с ней развестись, несмотря на ее богатство и красоту. Знаю, что мой дедушка Мачей с его французской герцогиней были несчастливейшими людьми на свете, что мой отец и княжна Подгорецкая вряд ли могли назвать себя среди счастливых…

— Твои предки любили друг друга, но у них были разные взгляды на жизнь, и это их разделяло…

— Вот именно, на пути всегда оказывалось какое-нибудь «но». Впрочем, насколько я знаю, когда мама выходила за моего отца, сердце ее было отдано другому…

— Ах, это было сущее детство!

— Детство? Легко сказать! То, что ты называешь «детством», причиняет нешуточные страдания, примером тому — мама и дедушка Мачей. Его таковое «детство» сделало несчастным на всю жизнь!

И он вновь зашагал из угла в угол. Княгиня, испуганно наблюдавшая за ним, вдруг спросила:

— А это правда, что Стефа… внучка той… Корвичувны?

— Да, ее родная внучка.

— Может, ты именно поэтому… во искупление того…

Вальдемар остановился:

— Ну что вы, бабушка! Я полюбил Стефу, ни о чем еще не зная, и не дам отнять ее у меня, как отняли у дедушки ту, первую Стефу!

— Значит, ты думаешь, тебе позволят такой мезальянс?[89] Позволят жениться на этой Рудецкой? Тебе, глембовическому майорату? Михоровскому?

Вальдемар гордо поднял голову и вызывающе спросил: