— Французские якобинцы провозглашали то же самое, — засмеялся князь.

— А в перерывах меж речами рубили головы магнатам, — докончил Вальдемар. — Я знаю. Я не якобинец, я просто трезво мыслящий магнат.

— Который смотрит на все сквозь призму так называемой демократии.

— О нет, князь, я не пользуюсь никакими оптическими приборами, даже призмами! Полагаюсь на свои глаза… и делаю удивительные открытия.

Князь умолк. Майорат продолжал:

— Есть еще одна характерная черта нашего круга, охраняющая его устои, — связи. Если твой дед и прадед брали невест из магнатских домов, ты должен следовать их примеру — вот девиз нашего круга. Одного имени нареченной, пусть даже звучащего безукоризненно, нам мало, мы на этом не остановимся, вытащим из могил ее прадедушек и старательно исследуем их гербы и титулы. Если они соответствующего блеска, мы поместим их портреты в наших замках на самом видном месте — пусть даже они не стоят того, чтобы о них помнить. Если они выглядят поскромнее, мы вешаем их где-нибудь в сторонке и пренебрежительно машем рукой, говоря гостям: «Это? Да так, дальние родственники…» Я так никогда не поступлю, для меня простой, но заслуженный и честный человек всегда будет предпочтительнее пышного гетмана или воеводы, чье величие частенько заключалось лишь в пурпуре и самоцветах. Таков мой взгляд на классы и мезальянсы. Драгоценный камень оценивают не по оправе, а по его истинной стоимости.

Вальдемар взволнованно откинулся в кресле, и все поняли, что завязавшееся сражение не приведет к ожидаемым результатам. Лица у всех помрачнели.

Внезапно князь Францишек пошевелился и, собрав всю свою энергию, не сомневаясь в эффекте, какой произведет, отчеканил:

— Панна Рудецкая может стать Михоровской — но не майоратшей. На майоратство она не имеет никаких прав.

— Это, интересно, почему? — спокойно спросил Вальдемар.

— Франек, ты несешь глупости, — сказала, покраснев, молодая княгиня.

— Интересно, почему это моя супруга не сможет стать майоратшей?

— Потому что из-за такого мезальянса ты сам можешь потерять права на майоратство.

Вальдемар, всерьез развеселившись, едва сдерживал смех и наконец не выдержал. На весь зал прозвучал его смех, исполненный иронии, но неподдельно веселый:

— Ха-ха-ха! Ну, насмешили! Кто же станет тем палачом, который лишит меня майоратства? Не вы ли, князь? Ха-ха…

Он смеялся весело, но столь сатанински звучал этот смех, что всем стало зябко. Князь сидел весь красный, граф нервно теребил бородку, дамы были поражены, а старая княгиня близка к обмороку. Глупейшие заявления сына устыдили ее, а смех Вальдемара разгневал, и она совершенно не представляла, что сказать. Пан Мачей изменился в лице. Перед глазами его встала похожая сцена, пережитая им в юности. Ему угрожали тем же, но у него не было отваги Вальдемара, он не смог так свободно расхохотаться в ответ на угрозы — испугался и уступил…

Сравнения эти причиняли неимоверную боль старому магнату.

Вальдемар тем временем оборвал смех и сказал холодно, уверенно:

— Хотели меня испугать морганатическим браком, теперь стращаете лишением майоратства? Позвольте спросить, по какому праву? О морганатическом браке вообще умолчим — это вздор, не достойный внимания… Перейдем сразу к майоратству. Кто может лишить меня майоратства? Есть только один-единственный ответ — никто! Мне не восемнадцать, а тридцать два, я вышел из возраста, требующего опеки, я сам распоряжаюсь собой. Сам решаю о своих поступках и намерениях, а в таких делах, как женитьба и будущее счастье, вообще не намерен слушать ничьих советов. Знаю, чего хочу, к чему стремлюсь. Лишить меня майоратства вы не можете, потому что по глембовической линии я — последний Михоровский. Но даже если бы нашлись другие, все равно ничего бы не вышло — я не дам согласия, я совершеннолетний и имею право сам защищать свои права. Все вы это прекрасно понимаете. Я удивлен, что князь так решительно заявляет, будто возможно отобрать у меня титул майората. Это выглядит так, будто ребенка пугают, что отберут игрушку. К счастью, я не из пугливых, знаю свои права и не позволю лишить меня их. Отказаться от титула майората я могу лишь добровольно, но я этого никогда не сделаю, хотя бы для того, чтобы иметь возможность положить его к ногам любимой женщины!

Тихий шепот раздался в зале. Граф Морикони воззрился на майората, не веря собственным ушам. Старая княгиня смотрела на гордо выпрямившегося Вальдемара широко раскрытыми глазами. Пан Мачей понурил голову, пряча глаза, в которых были удивление и стыд, словно бы только сейчас осознанные им в полной мере.

После недолгой тишины Вальдемар заговорил вновь, все более распаляясь:

— Я женюсь на панне Рудецкой вопреки потертым традициям моего рода, что по вашим понятиям будет мезальянсом. Пусть так, меня это ничуть не трогает, я смотрю на жизнь иначе. Я женюсь, побуждаемый лишь чувствами, и потому счастлив, что не должен гоняться ни за «прекрасной партией», ни за приданым. Не буду перечислять достоинства панны Рудецкой — тот, кто ее знает, припомнит сам. Скажу только, что она прекрасно образована и хорошо воспитана, к тому же горда и самолюбива даже больше, чем иные барышни нашего круга, которые, не колеблясь, первыми признаются мужчине в своих чувствах. Внешние и внутренние достоинства панны Рудецкой всецело отвечают положению, которое она займет в нашем кругу.

— Однако этого мало, — прервала его графиня Морикони. — Одних внешних и внутренних достоинств мало, чтобы стать майоратшей Михоровской. Можно иметь внешность и осанку императора, не будучи даже пажом.

— Вот именно, — процедил ее супруг. — Пурпурную мантию рода Михоровских не годится подбивать первым попавшимся бархатом — только горностаем!

— У нее есть и другие достоинства, — сказал майорат. — Она сможет гордо носить мое имя и мой титул. И станет хорошей матерью моему наследнику. Мои миллионы ее не ослепят, для этого она слишком умна и тактична. Вам она может видеться пролазой, выскочкой, но для меня она — избранница сердца, и я требую, чтобы все вы приняли ее с подобающим уважением. Для вас она перестанет быть панной Рудецкой и станет Стефанией Вальдемаровой Михоровской, майоратшей глембовической и вашей родственницей.

Пани Идалия неприязненно фыркнула:

— Рудецкая — наша родственница? Это даже не смешно, это оскорбительно!

— Почему же? — спокойно спросил Вальдемар.

— И ты еще спрашиваешь? Я и думать не могла, что ты способен влюбиться, словно… студентик!

— Скажи лучше, тетя, — словно крестьянин. Это ты думала? По нашим понятиям, «чувства» могут иметь только простаки — студентики, крестьяне… Я понял бы еще вашу к ней неприязнь, будь панна Рудецкая особой не из общества…

— Она и есть особа не из общества, — прервала его пани Идалия.

— В самом деле? Интересно, какие еще обвинения посыплются на мою невесту… Я наслушался уже таких, на которые даже не знаю, как и ответить…

Граф Морикони, потирая руки, прошепелявил:

— Ответ есть: неясное происхождение. Ни с одной из хороших фамилий Рудецкие не связаны. Никто у нас и не слышал о Рудецких!

Вальдемар мимолетно глянул на него:

— Потому что мы, замкнувшись в своем кругу, совершенно не знакомы с другими слоями общества, которые тем не менее существуют. Фамилия Рудецких — известная и уважаемая. Лучше всего вам это объяснит и убедит Несецкий. Ну, с меня довольно, этот разговор ни к чему не приведет… Позвольте задать один, лишь вопрос: чем отличается панна Рудецкая от наших девушек? Разве что изяществом и красотой, не многие с ней могут в том равняться…

— Красота, изящество! — фыркнула пани Идалия. — В нашем кругу это не главное. Красивыми бывают и сельские девки…

Вальдемар рассмеялся:

— Ах, тетя, бросьте шутить! Кроме красоты, панна Рудецкая обладает всем, что необходимо в нашем обществе. Она умеет вести себя в обществе, она талантлива, прекрасно знает иностранные языки, легко поддержит пустую салонную болтовню… да и серьезный разговор тоже. Умеет тонко пошутить, изящно сесть в карету, элегантно управляться со шлейфом, что доказала на костюмированном балу. Ну вот, кажется, я перечислил все, что необходимо для светского человека…