Следующим новым зданием стало круглое (а вернее, восьмигранное) нечто. Условно его можно назвать павильоном. Он находится за домом, откуда открывается вид на озеро. Вечером там хорошо любоваться закатом. Мама говорит, что слышит, как красное закатное солнце бултыхается в воду... Летом мы иногда выходим в павильон на вечерний чай, жарим там в гриле сосиски или Сарины излюбленные шампиньоны с сыром и беконом. На зиму павильон закрывается, вернее, укрывается снегом "по пояс".

Потом был построен бассейн, о котором уже шла речь... Это было уже после того, как я улетела из родного гнезда в университетское общежитие. Я эту стройку называла большой игрушкой большого ребенка. Бассейн казался мне чересчур буржуазной и безвкусной выдумкой. Однако ко всему привыкаешь...

На данном этапе папа занят благоустройством своего катера. Его кабину можно считать образцом максимально экономно использованного пространства. Несколькими ловкими движениями рук, поднятием чего-то и опусканием чего-то кабинка превращается в кухню с газовой плиткой и раковиной для посуды. Еще пара движений - и перед вами спальня.

Когда папа выйдет на пенсию, что отнюдь не за горами, он, скорее всего, возьмет да и осуществит свой уже давно задуманный проект - бомбоубежище. Папа не трус и не паникер. Безосновательные ужастики он молча игнорирует. Но меры предосторожности предпочитает принимать не после беды, а до. Это у него рабочая привычка. Он работает уже несколько десятков лет на деревообрабатывающем заводе инженером по безопасности. Еще он долгое время был начальником пожарной команды завода, что тоже не прошло бесследно. Насчет противопожарной безопасности он неумолимый педант. На заводе маленькие пожары случаются частенько, но за все время папиной работы только однажды при пожаре (и вообще на производстве) погиб человек. Это случилось уже давно; я тогда еще в школе училась. На место аварии приехали господа дознаватели и папу увезли на допрос. Но никакой папиной халатности не обнаружили. Произошла цепь случайностей, предвидеть которые было невозможно.

Я знаю, что начни папа строить бомбоубежище, он его сделает по всем правилам противопожарного искусства. Плюс придумает сам какую-нибудь супервентиляцию или систему электроснабжения. Другое дело, будем ли мы, его дети, для которых все это, собственно, делается, рядом, если убежище понадобится.

Мама отвечала за всякое украшательство. Вот мамино детство было бы благодарнейшим материалом для писателя, не то что мое. Наш дедушка ушел от бабушки еще до маминого рождения, да и раньше он был далеко не образцовым мужем. При бабушке нам, детям, нельзя было упоминать о нем. Мое детское воображение, кстати, очень занимала одна деталь: взрослые говорили, что дед пропивал бабушкины деньги. Я про себя недоумевала, как это деньги можно пропивать? Они ведь не жидкость! Представляла, как дед насыпает себе полный стакан монет, уединяется в каком-нибудь укромном месте и опрокидывает в рот медленно, но со вкусом, только кадыком щелк-щелк... С этой жутковатой, но привлекательной картиной я так и не смогла полностью расстаться, даже после того как поняла, каким именно образом деньги пропиваются.

Бабушка вырастила маму одна, мыкалась то в служанках, то в скотницах, свое хозяйство вела кое-как, и мама ютилась то тут, то там. Вот пара штрихов, чисто в диккенсовском стиле: сидят мама и хозяйский сын рядышком за столом, завтракают, ножками болтают... Хозяйскому сыну дают хлеб с маслом и колбасой, а маме нет. Потом они вместе играют (не масло и колбаса, а мама с инфантом), что-то по ходу дела разбивают. Маму тащат за шкирку на порку, а инфант вслед язык показывает. А это, пожалуй, уже для Антона Павловича: хозяин попросил маму заботиться о больном теленке и обещал: "Выходишь - твой будет". Мама выходила, кормила из бутылочки, привязалась к живому существу. А осенью мамин теленок пошел вместе с другим молодым скотом на продажу. То ли хозяин забыл о своем обещании, то ли обещал в шутку, поди разберись, если ты служанкина дочка-соплячка, которую в доме-то держат из милости.

Жаль, что мама начисто лишена литературного дарования. Обыкновенное письмо написать - это для нее хуже каторги. Впрочем, это у многих так... Но маме и в юности не давались ни писанина, ни науки, и после школы она пошла в кулинарный техникум. Работать в области кулинарии ей никогда не приходилось, но зато все ее навыки очень пригодились в семье... Особенно мы всегда уважали мамину выпечку. Правда, мы, дети, уважали и покупные пирожки и булочки, нам хотелось разнообразия, и мы приставали (особенно я): "Ну, мама, ну, пожалуйста!" Никакие банальные "Но ведь дома есть ватрушки с повидлом" не помогали. А папа потом за чаем отфыркивался презрительно: "магазинные".

Кроме кухни у мамы еще одна страсть - садоводство. И огородом заведовала всегда мама. Овощи выращивали свои; деревня все-таки, хоть и в тесных объятьях цивилизации. Подобно битовскому Леве Одоевцев, который удивился, впервые увидев, что посуду и постельное белье покупают в магазине, я тоже только в студенческие годы поняла, что картошку покупают в супермаркетах. Лева привык к тому, что вещи являются семейным достоянием, а я - к тому, что за картошкой спускаются в погреб. Первая студенческая картошка из магазина была для меня почти метафизическим открытием: это ж надо - не своя картошка! И с чем же ее едят?

Пока мы с сестрой были маленькие, мама сидела с нами дома. Наверное, мое плохое зрение сыграло тут свою роль. Мама не хотела отдавать меня в садик. А потом, когда я пошла в школу, мама уже что-то пропустила. Она сделала пару попыток устроиться на работу, но эти "отлучки", к нашему всеобщему удовольствию, длились недолго. Наконец мама села за вязальную машину и нашла себя - стала вязать свитера на продажу.

Сестра у меня одна, и я у нее одна такая... В детстве Сари была крайне скромная, незаметная особа, худющая, как и я, светленькая, похожая на мальчика. Мы хотя и дрались порой отчаянно, к маминому великому огорчению ("И это - девочки!"), но были что называется не разлей вода. У нас были свои игры, свои выдумки и даже свой сленг. Это был свой, особенный мир, настолько свой и особенный, что мы даже считали себя немножко чокнутыми и тщательно скрывали этот мир от других детей и, тем более, от взрослых. Общаясь с подругами, мы с удовольствием отдыхали от своего мира и прикидывались нормальными. После ухода подруг с таким же удовольствием возвращались обратно в свой мир, домой.