Мы сидели здесь все восемнадцать человек, но на станции должны были остаться лишь одиннадцать... И мы были очень удивлены, что в списке оказалось двенадцать. Кого-то из нас Мальшет отстоял. Еле отстоял. Но мы так и не узнали - кого именно.
На оглашение списка мы ответили аплодисментами, Мальшет еще раз горячо поздравил нас с открытием станции. Напомнил о ее мировом значении и о конкретных задачах, о том, что если ученым понадобится использовать весь вспомогательный состав, вплоть до кока, на тех или иных научных наблюдениях, то отговариваться не придется. Как я поняла, Мальшета беспокоило, что мало научных работников, а план работ огромен.
- Не беспокойтесь, Филипп Михайлович, поможем! - успокоил его улыбающийся Харитон.
Сегодня мы впервые видели его не в морской форме (уже не боцман), а в новом сером костюме, белой сорочке и широком галстуке: теперь он заместитель начальника станции!
Затем Филипп Мальшет пригласил нас в столовую. В кают-компании у них обедал лишь ведущий состав, и для такого торжественного и многолюдного банкета помещение было слишком мало. Все не торопясь, весело переговариваясь, потянулись в столовую.
Я шла рядом с Иннокентием. Он был в черном костюме, белой рубашке, галстуке с абстрактным рисунком - что-то синее, белое, черное. Я надела шелковую, черную в белую крапинку длинную юбку и нарядную белую блузку. На шее, как всегда,- ожерелье из опалов. Сильно отросшие волосы я распустила по спине, расчесав их чуть не сто раз гребенкой. Кажется, я в этом наряде особенно понравилась Иннокентию. Чуть-чуть повеселев ("праздновать так праздновать"), шли мы с Иннокентием под руку по корабельному коридору...
И вот я увидела идущую нам навстречу красивую девушку, она была до того похожа на Ларису, что я чуть не вскрикнула от удивления.
Но если в жене Иннокентия была какая-то вульгарность, дешевка, то здесь все было в меру, все изящно. Умные, живые и лукавые карие глаза, нежная смуглота кожи, темные густые волосы, умело и модно уложенные на затылке.
Девушка остановилась так внезапно, словно ее толкнули, и я услышала сочный, удивительно приятный голос:
- Иннокентий! Ты...
- Дита! - радостно воскликнул Иннокентий.- Ты здесь? Мы остановились. Начались приветствия, рукопожатия.
- Познакомьтесь: Дита Колин. Марфенька Петрова... Дита подала мне руку, такую же горячую, с огрубелыми ладонями, как моя.
Мне показалось, что в лице девушки что-то дрогнуло.
В столовой Дита села рядом с Иннокентием, так как ей, естественно, хотелось поговорить со старым знакомым. Пока все рассаживались, смеясь и шутя, передавали друг другу закуски, кто-то разливал вино. Дита расспрашивала Иннокентия о его делах, об общих друзьях. Они, как я поняла, вместе работали в каком-то институте.
- А как ты попала на "Дельфин"? - перебил ее Иннокентий.
- Я работала с профессором Мальшетом и давно мечтала об экспедиции...
- Почему же я не видел тебя на острове?
- Я как раз простудилась в эту бурю и не сходила на берег. А как твой мальчик... Юрий? Что дома?..
- Юрка здоров, с осени идет в школу... Я расскажу тебе потом подробнее...
Ну конечно, времени у них впереди много - целых два года!.. О, как вдруг стало нехорошо у меня на душе! Как скверно все выглядит со стороны. Как мне плохо! Как все, все у меня плохо! И папа умер...
Иннокентий обернулся ко мне. Глаза его расширились.
- Марфенька, тебе дурно? Дорогая моя... Надо же. Должно быть, у меня было совсем помертвевшее лицо, так как Иннокентий вконец расстроился. А вокруг смеялись, острили, провозглашали тосты, чокались, одной мне было так невыносимо плохо, и, честное слово, это была не только ревность, но и муки совести. Пусть семьи фактически не было, но раз был Юрка, то все же я как бы разбивала семью. И уж совсем ни к чему появилась на пароходе эта Дита Колин - улучшенный вариант Ларисы. Почему-то ведь Иннокентий увлекся Ларисой, любил ее... И если бы она была умнее, добрее, тоньше - это чувство, конечно же, не прошло бы.
Возможно, он опять инстинктивно потянется именно к такой вот женщине... похожей на Ларису, но лучше, обаятельнее, умнее. А меня он совсем не любит... Обманывается сам и невольно обманывает меня. Его чувство ко мне это лишь жажда душевного тепла, доверия, участия, чисто женской нежности... А больше ему ничего от меня не надо. Иннокентий испытывает ко мне все, что только может испытывать брат или друг, все - кроме страсти. Но тогда это тоже еще не любовь.
...Внезапно Иннокентий поднялся с бокалом оседающего шампанского в руке. Все с любопытством оборотились к нему. Я поймала встревоженный взгляд дяди. Он сидел напротив, рядом с Ичей.
- Дорогие друзья...- начал Иннокентий таким странным, взволнованным голосом, что многие насторожились, и вдруг стало тихо-тихо.- Друзья, которых я оставляю на острове Мун, и друзья, с которыми мне плавать два года, и ты, дорогой Ича! Сегодня за этим столом провозгласили столько добрых и славных тостов - за Россию, за океан, за науку, за дружбу...
А теперь я прошу вас, милые друзья, выпить за Марфеньку Петрову. Пусть этот вечер будет как бы нашей помолвкой. Мы с ней расстаемся на долгих два года. Так требует наше дело. А также мои семейные обстоятельства. Но мы любим друг друга, и прошу каждого, кто дружески относится к нам с Марфенькой, выпить за нашу любовь.
Что тут поднялось! Кто тянулся к нам с бокалом, кто хлопал в ладоши, кто что-то кричал. Лиза подбежала и крепко поцеловала меня. Миэль тоже. Мальшет расцеловал нас обоих, потом все пили за нас.
Долго длился этот веселый банкет, но не все могли радоваться. Сережа Козырев был угрюм. Глубоко задумался дядя. Харитон явно был не в духе и растерянно посматривал то на меня, то на Сережу, к которому он очень привязался.
Но и я не могла радоваться. Смутно было у меня на сердце. Непонятно, совестно как-то...
Я, конечно, поняла, почему Иннокентий неожиданно даже для себя объявил о нашей любви: он хотел успокоить меня, вселить уверенность. Не знаю... У меня мысли путались.
- Выйдем на палубу? - шепнул мне Иннокентий.- Сначала иди ты, потом я выйду.
Мы встретились наверху у шлюпок. Дождь прекратился; Луна и какая-то яркая косматая звезда наперегонки стремительно неслись по небу, иногда скрываясь за неподвижными облаками.