Он несколько мгновений растерянно смотрел на профессора, потом, устало вздохнув, продолжил:
- Я в этой работе затронул некоторые запретные темы... И, думаю, из-за этого и начались преследования...
- Запретные темы? - профессор с недоумением посмотрел на академика. Какие? - спросил он, чувствуя, что теряет голову в этой путанице. Для него уже не имело значения, нормален академик или болен. И от этого только сильней сжималось сердце...
... В глубине глаз академика мелькнул ужас. Взглянув на профессора, он ткнул пальцем вверх.
... Профессор отложил потухшую трубку... Потер холодными онемевшими руками лицо...
Кто-то тихо постучал, потом дверь скрипнула. В кабинет заглянула дежурная в белой шапочке.
- Профессор, здесь больные интересуются, будет ли прием?
Профессор непонимающе взглянул на нее, потом торопливо пробормотал:
- Нет, нет... Завтра, завтра...
А академик, казалось, выговорившись, с чувством исполненного долга молча сидел, уставившись в пол.
Профессору никак не удавалось привести в порядок мысли. Свои сны за прошедшую неделю, сны академика, этот разговор... Ад... запрет... страдания...
Одно только было ясно: академик совершенно здоров.
Его логика, страх, разговор, выражение глаз - все свидетельствовало о муках нормального человека.
И, кроме того, академик пересказывал его же собственные сны, которые довели самого профессора до сердечной болезни... Вселить сейчас в сознание академика сомнения - значило бы вселить эти же сомнения в собственном сознании...
Профессор мучительно размышлял, внимательно наблюдая за продолжавшим глядеть в пол академиком...
Странным было то, что академик чем-то походил на сумасшедшего...
Слушая его все это время, профессор одновременно перебирал в памяти сотни прочитанных книг, рукописей, информации - старую и свежую, большую и мелкую - по теории психиатрии, но не мог вспомнить, чтобы хоть где-то рассматривались сны, снящиеся двоим людям одновременно...
В памяти всплыла только маленькая заметка, прочитанная в прошлогодней "Науке и жизни" о двух сестрах, очутившихся во сне в одном и том же месте. Это можно было бы объяснить родством и обычным беспокойством. А чем объяснить этот случай?..
... Академик все так же молча смотрел в пол...
- Вы можете описать того человека?.. - профессор поднялся, сунул руки в карманы халата.
- Описать?.. - встрепенулся, словно пробудившись, академик.
- Ну, к примеру, как он выглядит, молод или стар?..
- Он молод... - сразу ответил академик, и в его глазах мелькнули искры надежды. - Лица его точно описать не смогу, но роста он высокого, широкоплечий... в такой сероватой клетчатой куртке...
При последних словах академика профессор почувствовал, как по телу разливается слабость...
... Может, он что-то путает?!. Может, академик что-то путает... Или по какой-то намеренной ошибке мешает одно с другим?!.
Он отвернулся к окну, пряча лицо от академика, и, ощущая гул в ушах, посмотрел на улицу.
Этого не может быть... Этого никак не может быть...
Гул заполнил весь мозг, стиснул уши...
Академик приблизился, встал за его спиной.
- Умоляю, профессор... Я вижу, вы можете что-то сделать... ничего от меня не скрывайте... Вы же обещали, сказали. Что будете говорить со мной как коллега...
Но он ничего не мог сказать академику... Разговор врача с больным, как с товарищем по несчастью, не влезал в рамки ни практики, ни теории психиатрии. Это не соответствовало и врачебной этике, достоинству, более всего ценимым профессором.
Он обернулся, взглянул на академика - в его светло-голубые при солнечном свете глаза, в лицо с мелко подрагивающими морщинами... Он ничего не мог сказать академику... Это могло вконец расстроить и без того слабые нервы Сираджова.
Он обнял по-детски хрупкие плечи академика, усадил его на стул:
- Садитесь, мой дорогой...
Сейчас он обычными приемами успокоит его, отправит домой, а сам останется один на один с этими кошмарными снами здесь, в больнице, окруженный психическими больными и немногим отличающимися от них врачами...
В голове опять все смешалось... Ясно было одно: он жил нормальной, спокойной жизнью, пока однажды в собственном доме, в собственной постели неожиданно не провалился в очень глубокий, темный колодец, и в этом колодце, пожиравшем его своей сложностью, мраком, оказался, кроме него, еще один человек - этот хрупкий голубоглазый академик...
- Я не отказываюсь от своих слов. Но с одним условием... - сказал профессор. - Обещайте, что больше никто не узнает о нашем разговоре.
- Обещаю, - ни секунды не задумываясь, ответил академик.
...На всякий случай профессор решил еще раз вглядеться в его лицо, отыскать признаки указанного в медицинской карточке старческого склероза, но почти тут же отказался от своего намерения.
- Мне снятся точно такие же сны... - проговорил он, утирая платком с висков пот.
В то же мгновение тоскливый страх на лице академика исчез.
- И вы?..
- Да, и я...
- Те же...
- Все, что вы рассказывали... Молодой парень, остановка трамвая, темные переулки...
- Вы хотите сказать, что вам снится то же самое?.. - словно сам себе проговорил академик.
- Именно то же самое...
- Это невозможно, - с бессмысленным выражением на лице пробормотал академик. - Нет... ведь это совершенно невозможно, профессор... - Вдруг на него напал нервный смех. - Это... вы так успокаиваете меня?!.
- Нисколько...
- Послушайте... - лицо академика резко помрачнело, - вы, кажется, продолжаете обследовать меня?!. Профессор, прошу вас...
- Нет, все не так... - ответил профессор, теряя терпение, чувствуя, как душит его узел галстука. - ... Выслушайте меня... - профессор глубоко вздохнул, - оставьте ваши подозрения, прошу вас. Сейчас не место... Я внимательно выслушал вас, пожалуйста, послушайте теперь меня вы...
... Профессору было трудно говорить, в горле пересохло, язык распух. Он налил из стоящего на столе графина воды и, не предлагая академику, крупными глотками выпил весь стакан. Зазвонил селектор, напоминающий пожарную сирену. Профессор снял трубку.
- Да?
- Коллега?! - послышался на другом конце голос главврача.
- Да...