– Андрей Иванович, цепляйся мне за портки! Сулой[7] поедем, мил моя барышня! – крикнул Тарантас.

– У меня свой напарник.

– Энтот стриган? – кивнул Тарантас на Федора. – Ен только в ногах путается. Пусти его травку пощипать. А мы вдвоем боле накосим.

– Ах ты, Тарантас кривоногий! – выругался Федька. – Ну, обожди. Ужо ты у меня покосишь!

Андрей Иванович пропустил мимо ушей эту Федькину угрозу и потом очень пожалел.

Вечером, не успел еще толком остыть Федор от косьбы, как подлетел к их шалашу Чувал, выкатил белки:

– Ты чего ж, ай передумал? Бредень готов, ребята в сборе…

Федор рубил сушняк, Сережка подкладывал полешки в костер под высоко вздернутый чайник и котел. Андрей Иванович сидел поодаль на скамеечке, отбивал косу.

– Папань, дак я пойду? – нерешительно спросил Федор.

Андрей Иванович будто бы не расслышал, продолжал тюкать молотком по косе.

– Дядь Андрей, гордеевские водку привезли. Пять четвертей! – стараясь разжалобить за Федьку, сказал Чувал, подумав, добавил: – У нас в шалаше стоит водка-то.

– Не попробовал еще? – спросил Андрей Иванович.

Чувал дернул носом:

– Отец говорит, без закуски нельзя – сопьемся… Послали нас за рыбой.

– А где она, рыба-то?

Чувал осклабился:

– В затоне плавает. Счас мы ее захомутаем.

– Дак нам итить? – спросил опять Федор.

– Ступай! Но смотри у меня – как только стемнеет, чтоб в шалаше был. Понял?

– Об чем речь!

Федька с Чувалом спустились с крутого берега к самой речной кромке и гулко зашлепали лаптями по влажной глинистой тропинке, вспугивая пестрых береговушек, которые выпархивали из норок отвесного берега, как пчелы из улья, и несметной крикливой стаей носились над тихой рекой.

Возле затона их встретила целая орава мужиков и ребят. Они вертелись возле развернутого бредня, перекорялись – кому идти в загон пугать рыбу, то есть снимать портки и лезть в самую середину затона, шлепать палками по воде, кому идти в заброд – тоже без порток и по шейку, а кому тянуть от берега. Говорили хором, шумели, как галки на колокольне. Портки снимать на ночь глядя никому не хотелось, а идти с водилом от берега мог всего один человек.

– Стой, мужики! Здесь вам не митинг и не сход, – крикнул Якуша по праву хозяина бредня. – Чего орете? Дело голосом не сдвинешь. Это вам не улишки продавать. Вася! – позвал он длинного Сосу. – Тебе не токмо что затон, река до пупка будет. Скидавай портки, становись в заброд. Эй, вы, оголтыши! – сказал ребятам. – Марш в загон. А я от берега пойду, потому как бредень мой и колхоз рыбацкий я созвал. Значит, слушай мою команду.

Бандей и Биняк остались на берегу с ведрами под живую рыбу, покрикивали:

– Буржуй, портянку пожуй… Плыви на ту сторону!

– Я чаво там не видал?

– Рыбу гони… Во-он от тех камышов.

– Я ее туда не пускал.

– Ах ты дармоед… Ксплуататор.

– А ты, Бандей, слопал дюжину лаптей.

– А ведром по шее не хочешь?

– Попробуй тронь…

Якуша меж тем занес водило, поторапливал своего нерасторопного напарника:

– Ты скинешь портки или нет? Соса спеленатая!

– Ты, Ротастенький, не вякай. Не то съезжу по кумполу, зазвенишь у меня по-другому. – Соса сидел сгорбившись – лапти никак не скинет, сопит, запутавшись в оборах. Якуша перекинулся на ребят:

– А вы чего сопли распустили? Тоже в лаптях запутались? Кому говорят? Марш в воду! Гони рыбу с конца, а мы от горловины пойдем…

Ребята наконец оголились и, стыдливо прикрывая ладошкой срам, двинулись, как гусята, один за другим к воде.

– Чувал, ну-к обернись! – крикнул Биняк.

– Чаво? – тот обернулся, чуть пригнувшись и прикрываясь рукой.

– Ты эта, парень… твою штуку рукой не прикроешь. Ты бы фуражку надел на нее.

Все грохнули и на берегу, и которые в воду зашли.

– Да ну тебя… – Чувал с разбегу бултыхнулся в затон.

– Якуша, а парень-то у тебя с довеском, – не унимался Биняк. – Держи его про запас на случай, ежели мяса не хватит.

– Ох-хо-хо-хо!

– Ги-ки-ки-ки-ки…

– Хек-хек-хек… Дьявол тебя возьми-то.

– Кусок у него добрый… Ты по стольку в котел не кладешь, – добавил Биняк.

Вася Соса плюнул на свои оборы и покатился по берегу, стуча локтями обземь:

– Брось, Осьпов, брось! Ей-богу, живот подводит.

– Ну, пойдем, что ли ча! – крикнул опять Якуша, берясь за водило. – Не то водка прокиснет.

Соса наконец встал, скинул с себя все до исподников и полез в воду, сводя лопатки и подымая плечи.

– Опускай водило, мерин сивый! – крикнул Бандей. – Что ты его задрал кверху, как ружье? Иль стрелять надумал?

– Дай окунуться… Холодно, – лязгая зубами, ответил Соса.

Наконец бредень опущен; Соса, отплевываясь и фыркая, как лошадь, зачертил подбородком по воде. Якуша шел вдоль берега и тыкал водилом в воду, как вилами в сено. Вода доходила ему всего лишь до колена.

– Эй, Ротастенький! Ты бы лучше послал за себя заместителя по активу – Тараканиху: все ж таки она в юбке, – посоветовал ему Биняк. – Глядишь, и подол не замочила бы.

– Что, за подол хочешь подержаться? Вон ухвати кобылу за хвост, – отбрехивался Якуша.

Рыбу пугали боталами – двумя широкими жестяными раструбами, насаженными на шесты.

– Чувал, пугани от того куста! – кричал с берега Бандей. – Бей в корень!

Чувал заносил над головой ботало и резко швырял его под куст:

«Угук-гух! Угук-гух!» – утробно вырывалось из-под куста, и далеко за рекой отдавалось размеренно и гулко: «Ух… Ух…» Как будто там кто-то погружался в холодную воду.

– Маклак, ударь по камышам, – кричал Бандей.

«Угук-гух! Угук-гух!» – неслось от камышовых зарослей, и снова таинственно замирало где-то за рекой: «Ух… Ух…»

Чем ближе подходили ребята с верховьев затона, тем шумнее становилось возле бредня, суетливее на берегу.

– Кончай заброд, Вася! – кричал Биняк. – Заходи к берегу. А ты подсекай, Якуша…

– Я те подсеку, – отвечал Якуша, матерился и плевал в воду. – Ты лучше пугни от берега, не то рыба в прогал уйдет.

Биняк грохал донцем ведра о воду, но стоял на своем:

– Гли-ко, дьяволы! Рыба скопления не любит, разворот даст. Уйдет! Ей-богу, уйдет…

– Куда она денется? Бредень-то с мотней, – ухал басом Бандей.

– Мотня, что твоя ширинка, расстегнется – не заметишь, как весь запас вывалится.

– Пожалуй, пора! – пускает пузыри Вася. – Не то глыбь пошла, кабы низом, под бредень, рыба-то не выметнулась.

– Давай, заходи к берегу! – сдался наконец Якуша и сам стал «подсекать», то есть кренить водило, подтягивать край бредня к самому урезу воды.

Улов оказался добрый: когда схлынула потоком вода с берега, в длинной, облепленной ряской мотне забились широкие, как лапоть, медно-красные караси, затрепетали радужным оперением брюхатые и гладкие лини, скользкие, плотные, сизовато-зеленого отлива, точно дикие селезни; лениво извиваясь, тыкали во все стороны расплюснутыми широкими мордами сомы; и прядала, путаясь в сети, пятнистая щука длиной с оглоблю.

Набежали ребята с гиканьем, хохотом, стали хватать рыбу, греметь ведрами.

– Чувал, а Чувал? Успокой ты щуку!

– Чем?

– Вот дурень! Ахни ее по голове своей кувалдой.

– Тьфу ты, пустобрех! Прилипнет как банный лист.

– Дак у него свой молоток отстучал. Он теперь только глядя на чужие и радуется.

– Гы-гы… Мысленно.

– Эге. Воображая то есть.

Рыбой набили оба ведра, да еще несли в руках отдельно щуку и сома. Завидя такую добрую кладь, мужики стали сходиться к Якушиному шалашу, откуда заманчиво поблескивали горлышками обернутые в мокрую мешковину четвертя с водкой. Первым пожаловал к ловцам Максим Селькин:

– Я, мужики, дровец нарублю. – А сам все ощупывал карасей, мял их, чмокал губами. – Жирныя…

– А сырую съел бы? – спросил Якуша.