Запись от 2 июня 1834 года: "Вчера вечер у Катерины Андреевны (Карамзиной). Она едет в Таицы, принадлежащие некогда Ганнибалу, моему прадеду. У ней был Вяземский, Жуковский и Полетика. Я очень люблю Полетику. Говорили много о Павле I, романтическом нашем императоре".

"Если говорить кратко и несколько упрощенно, - пишет по этому поводу Н. Эйдельман, - то в 1830-х годах поэт смотрит на Павла и его царствование многостороннее и объективнее, чем прежде; не осудить, приговорить, оправдать, но понять, объяснить "романтического" императора и закономерность того, что с ним произошло в связи с более ранними и поздними событиями, объяснить в духе высокого историзма - вот к чему стремился Пушкин".

В 1832 году Пушкин довольно коротко (на "ты") сошелся с Н. М. Смирновым, после его женитьбы на Александре Осиповне Россет ("черноокой Россети"): на этой свадьбе поэт был шафером. Оставаясь "добрым малым", Смирнов постепенно шел в гору и закончил губернатором в Петербурге. Он искренне уважал таланты Пушкина, но еще большая дружба связывала поэта с его женой. Поэтому можно предположить, что ее взгляды, изложенные в "Автобиографии" А. О. Смирновой, были близки и Пушкину. Ее рассуждения отличаются от упрощенной, распространенной в разных общественных кругах версии о "сумасшедшем деспоте". "Нет сомнений, - записывает мемуаристка, что несчастный Павел был подвержен припадкам сумасшествия. Но кого же он сделал несчастным? Он ссылал в Москву, в дальние губернии. При нем не было рекрутского набора, нового налога, не было войны. Россия была покойна. Я раз говорила князю Дмитрию Александровичу Хилкову, что император Павел навел страх божий на всю Россию. "Скажите - на Петербург. Страх божий начало премудрости".

После страшной распущенности царствования Екатерины II нужна была строгая рука. Он разогнал толпу и оставил при себе Куракина, который вполне заслуживал его доверия. Павел был человеком религиозным и нравственным. Павел получил столовый фарфоровый сервиз от прусского короля. Никогда не был так весел, как в этот вечер 11 марта, шутил с Нарышкиным, разговаривал о Наполеоне и его войнах. Он сказал великие слова: "Мне кажется, что государи не имеют права проливать кровь своих подданных. Надо ввести "божии суды" старых времен и биться один на один в открытом поле". Павел был рыцарь в полном смысле этого слова..."

Об интересе Пушкина к Павлу I свидетельствует и В. А. Соллогуб:

"Пушкин рассказывал, что, когда он служил в Министерстве иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее. Однажды он дежурил в этой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож, впопыхах объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: "Указ его императорского величества" - и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист, снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.

- Что государь? - спросил Пушкин.

- Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.

- А что же диктовал вам государь? - спросил снова Пушкин.

- Хоть убейте, не могу сказать. Я до того был испуган, что ни одного слова припомнить не могу".

Взгляд Пушкина на Павла I трансформируется от "увенчанного злодея", "тирана" до "романтического императора" - "врага коварства и невежд". "Он человек! Им властвует мгновенье", - писал он о Павле I.

А вот мнение о Павле I другого русского гения.

Запись в дневнике от 24 октября 1853 года: "Несмотря на часто слышанную мною лесть и пристрастное мнение людей, робко преклоняющихся перед всем Царским, мне кажется, что действительно характер, особенно политический, - Павла I благородный рыцарский характер. Охотнее принимаешь клевету за ложь, чем лесть за правду".

"Читал Павла, - записывает Л. Н. Толстой 12 октября 1905 года. Какой предмет! Удивительный!.." В другом месте: "...признанный, потому что его убили, полубешеным, Павел... так же как его отец, был несравненно лучше жены и матери..."

В "Русском архиве" были опубликованы "Любопытные и достопамятные деяния и анекдоты государя императора Павла Петровича", собранные в конце XVIII века А. Т. Болотовым. 31 марта 1867 года Лев Николаевич обращается к издателю "Русского архива" историку П. И. Бартеневу с просьбой: "Напишите мне, ежели это не составит для вас большого труда, материалы для истории Павла-императора. Не стесняйтесь тем, что вы не все знаете. Я ничего не знаю, кроме того, что есть в Архиве. Но то, что есть в Архиве, привело меня в восторг".

Многие "анекдоты" поразили Толстого человеческим подходом к государственным делам. Он заботился о том, чтобы богатые не обижали бедных. И Толстой, заканчивая "Войну и мир", собрался писать историю царя, который, минуя "испорченное меньшинство", тянулся к народу, ставил интересы бедных и незнатных выше интересов вельмож и, главное, чувствовал, чего ждет от него народ. Павел казался Толстому наиболее подходящим примером правителя, улавливающего эти идущие снизу, из глубины, токи миллионы человеческих воль.

По его убеждению, эти токи, идущие из нижнего, коренного слоя, в конечном счете определяют исторические процессы. Но, как и Пушкину, написать историю Павла I Толстому не пришлось.

Обратимся к свидетельствам историков и современников "полубезумного царя".

Историк В. О. Ключевский: "...Он не лишен был дарований, все знавшие его в то время отлично отзывались о его нравственных качествах; у него было природное чувство порядка и дисциплины, он вынес довольно хорошие и разнообразные сведения из своей молодости, хотя сведения эти были беспорядочны... Притом это был очень набожный человек; в Гатчине долго потом указывали на место, где он молился по ночам: здесь был выбит паркет..."