Видно, я все-таки здорово соскучился по Москве, если так отчетливо, так зримо представляю себе друзей...
Подходит начальник метеостанции, потирает красные, будто ошпаренные руки, говорит:
- Собирайся! Радиограмма пришла - вертолет идет к нам. Полетит обратно, заберет тебя. Жалко, но надо совесть знать...
И вот я дома. Первое общение - с Таней. Рассказываю о горах, о работе с метеорологами, о путевых впечатлениях. Слушаю Таню. Спрашиваю:
- Что у Петелиных слышно?
- Никаких особенных новостей. Игорь без конца рассказывает об училище, о ребятах и мастерах. Он вроде повыше ростом стал. Самоутверждается!
- Как Галина Михайловна себя чувствует?
- Хорошо. Вернулась в свою лабораторию и объясняет: с тех пор как я при деле, сердце не болит.
- А Карич?
- Был момент - кот пробежал, но сейчас вроде порядок.
- Не понимаю, что значит кот?
- Да месяца три он пропадал ночами...
- Кто пропадал?
- Ну и бестолковый ты! Карич твой любимый пропадал. Говорил, что испытывает какую-то технику, являлся в три утра, измочаленный и еле живой. Какую жену обрадуют такие "испытания"? Ну и пробежала между ним и Галиной Михайловной кошечка.
- Кот и кошечка - не одно и то же. И откуда ты все это знаешь?
- Ирина рассказывала и Игорь. Не слепые они. Странно, что Игорь горой за Карича!..
На другой день я позвонил Анне Егоровне. Помня о ее сувенире гусином пере с шариковой вставкой, я привез в подарок Анне Егоровне шикарные фотографии горных вершин... Разговор, однако, получился невеселый. После первого обмена приветствиями я почувствовал что-то не в порядке и спросил:
- Не нравится мне ваш голос, Анна Егоровна, что случилось?
- Пока не случилось, но случится.
- О чем вы?
- Говорят, пора на пенсию... Только не надо утешительных слов. Все идет, как должно идти. Подошло, время - гуляй! Да вот беда - работать умею, а отдыхать не научилась. Приезжайте, поговорим...
В тот же вечер заехал ко мне Грачев и с ходу окунул в дела училища. По его словам выходило, все течет и ничего не меняется: Балыков вздрагивает при каждом телефонном звонке, Гриша Андреади скандалит с завучем, только оглоедики не портят кровь...
- Вот, честное слово, другой раз думаю - уйду...
- Куда? - спрашиваю я.
- Да что, в Москве одно училище металлистов?
- А ты уверен, что с другим Балыковым поладишь лучше?
- То-то и оно - не уверен. Ты не улыбайся: я намек понял - Балыков хорош, и я не сахар! Так?
- Но ведь правда - не сахар...
- А если я стану тихим-тихим и обтекаемым, как огурец, кому будет польза?
- Не надо тебе быть другим и уходить не надо. Воюешь - воюй. Да Балыков тебя и не отпустит.
- Это точно, хотя он и не может слышать, когда моих оглоедиков называют грачатами.
- Думаешь, завидует? Или жалеет, что балычата - не звучит!
Анатолий Михайлович улыбается. "Балычата" ему понравились. И мы еще долго толкуем о делах, о рыбалке, о жизни; спрашиваю, как Игорь?
- Притерся. Руки хорошие. Раньше говорили - божьей милостью мастер. Дурь помаленьку выпаривается. Повезло ему. Коновницын кого хочешь человеком сделает!
Постепенно московская жизнь входит в обычную колею - работа, встречи, вечный дефицит времени. И только недели через две удается повидать Игоря. Он рассказывает:
- Тут недавно по телевизору чудака одного показывали, даже не чудака - изобретателя. Берет детские воздушные шарики, вставляет оболочку в оболочку - пять штук. Представляете? Накачивает - и получается поплавок. Прочность - жуткая! Толстый дядька на этой штуке, задрав ноги, сидел и хоть бы что! Вот на этих поплавках он спускается по горным рекам. Не верхом, ясно, а собирает плот - и пошел! Я подсчитал, если взять двадцать шариков диаметром в полметра, получится четыре поплавка и каждый поднимет шестьдесят два с половиной килограмма. По формуле одна шестая "пи" "дэ" куб получается. А плот потянет четверть тонны. Здорово?
- Здорово, только не улавливаю, для чего тебе плот?
- Как для чего? Ставим палатку и поехали! Можно по Оке, по Волге - до Сталинграда или до Астрахани.
- Это мечта или план?
- Мы с ребятами решили на каникулах махнуть...
Игорь еще долго и увлеченно рассказывает о будущем походе, и я замечаю - все обдумано, подсчитано, поставлено на деловую ногу. Так в разговоре проходит с полчаса. Спрашиваю:
- В училище какие дела? Нравится? Не жалеешь?
- Нет, не жалею.
- Чего так сдержанно, без восторга?
- Работать - не болтать, - говорит Игорь, и я понимаю - слова не его, скорее - мастера Коновницына.
И о домашних делах Игорь рассказывает сдержанно. Все, мол, в порядке. Вавасич работает, мать - тоже очень довольна, Ирина морочит голову Алешке, так что ему, Игорю, даже непонятно, "чего она тянет, или шла бы замуж, или не держала бы Алешку на строгом ошейнике".
- А как твой друг Гарька? - спрашиваю я.
- Постигает науку! Мамаша на весь двор объявила: "Мы готовимся в МИМО!"
Игорь поворачивается ко мне в профиль и, как всегда, - стоит ему задуматься, наморщить лоб - делается невозможно похож на отца. И я вспоминаю эпизод тридцатилетней давности.
Последние дни войны. Аэродром Штаргардт. Развороченные окрестности небольшого городка. Получен приказ - отправиться в тыл и перегнать с завода партию новых истребителей. Странное раздвоение: не хочется улетать от последних боев и до смерти охота получить новые машины.
Ранним утром собираемся у потрепанного Ли-2. Нас двенадцать летчиков - штатная эскадрилья. Залезаем в гулкий фюзеляж, рассаживаемся на жестких дюралевых лавочках, ждем.
Проходит пятнадцать, двадцать минут, экипаж не запускает двигателей. Пепе идет к командиру корабля.
- Чего сидим?
- По радио приказали обождать пассажира.
Наконец он появляется, этот пассажир. Тучный, немолодой, в кожаном реглане без погон, в форменной авиационной фуражке. Грузно поднимается по лесенке, по-хозяйски оглядывает самолет. Два солдата вносят объемистые чемоданы - штук шесть и небрежно упакованный сверток - ковер. Это трофеи.
- Здравствуйте, товарищи! - говорит пассажир.
Мы нестройно отвечаем. Пауза. И на весь самолет голос Пепе:
- Гусь свинье не товарищ.
- Кто вы такой? - багровеет затянутый в кожу мужчина.
- По отношению к вам? Гусь.
- Вы еще пожалеете и горько раскаетесь, капитан...
Экипаж запускает двигатели, гулкая кабина наполняется грохотом... Взлетаем и летим шесть часов подряд. Пепе смотрит в иллюминатор и молчит. На него это непохоже.
Оглохшие и измочаленные, приземляемся на заводском аэродроме. Летчику-истребителю нет хуже испытания, чем полет пассажиром. Раздраженные сходим на зеленую травку, закуриваем...
Наш попутчик, не обращаясь ни к кому, просит:
- Помогите, ребята, вещички забрать.
- Не сметь! - говорит Пепе. - Если кто дотронется, выгоню из эскадрильи...
Не знаю в точности, кем был тот пассажир, знаю, Пепе вызывали на Военный совет, требовали ответа. Потом Пепе рассказывал:
- Ну, я церемониться не стал и рубанул, как думал: если солдат, у которого сожгли дом, разорили семью, который настрадался, топая от Сталинграда до Берлина, хватает трофейное барахлишко, и понять и извинить могу, но когда такой...
Выручил Пепе Главный маршал:
- Молодец, капитан, с принципами...
А скорее выручила Петьку победа. На радостях дело замяли.
Валерий Васильевич приглашает всех, как он выражается, посмотреть гранд-кино. Я догадываюсь, что это неспроста.
Картина называется "Обгоняющий календарь", и смотреть ее предстоит в клубе какого-то научно-исследовательского института, на широкий экран фильм выйдет только месяца через три-четыре.
Еще в вестибюле просторного очень современного здания я начинаю встречать знакомых: Галю, Ирину и Алешу... Они говорят, что Валерий Васильевич уже здесь, только на минуточку отошел. Потом появляется Игорь с оравой приятелей. Чуть позже - Грачев.