Дома никого не было, Игорь слонялся из угла в угол, впервые за много дней можно было ничего не делать.
Он притащил высокую табуретку в коридор, подставил ее под антресолями, примерился, убедился, что с табуретки до антресолей ему не добраться, притащил вторую - и возвел целое сооружение: табуретка плюс табуретка. Осторожно балансируя, поднялся на сотворенную высоту, открыл дверки и стал копаться в имуществе, сложенном на антресолях. Чтобы добраться до нужного чемодана, пришлось спустить на пол две картонные коробки, рюкзак и кое-какую мелочь. Когда эта работа была исполнена и чемодан обнаружился, Игорь понял, что даже с двух табуреток до него не дотянуться. Примерился, попытался достать чемодан щеткой, не добился толку, вцепился в край антресолей, подпрыгнул и отжался на руках. Табуретки с грохотом полетели на пол, а сам он повис на краю антресолей: руки, голова, плечи - внутри, остальное - наружи...
Вернувшаяся в это время Галина Михайловна с трудом отворила дверь, припертую коробками, рюкзаком, двумя табуретами, и увидела болтающиеся ноги Игоря.
- Что такое? - почти вскрикнула она.
- Ничего. Вишу... - глухо отозвался Игорь.
- А что ты там делаешь?
- Лучше подпихни меня, поговорим потом...
Галина Михайловна поспешно опустила сумку на пол, и стоило ей только прикоснуться к ноге Игоря, как он стал уползать вверх и исчез в антресолях. Какое-то время он пыхтел и тяжело ворочался, в конце концов из дверок выполз сначала чемодан, аккуратно обвязанный парашютным стропом, потом появилась голова Игоря. Он был красный, перепачканный пылью. Галина Михайловна хотела подхватить чемодан, но Игорь рявкнул страшным голосом.
- Отойди! Тяжелый! - и грохнул чемодан вниз.
Когда он и сам оказался на полу, Галина Михайловна спросила:
- Теперь ты можешь объяснить, чего тебе там надо?
- Куртку.
- Она же тебе велика и такая ободранная, что ее невозможно надеть. Новая была на отце...
Он аккуратно прибрал в коридоре, протер влажной тряпкой пыльный чемодан и унес его к себе в комнату.
Куртка лежала сверху, на планшетах, на кобуре, на летном, вылинявшем комбинезоне и каком-то еще потрепанном тряпье. Куртка была вытертая на плечах и на груди. Игорь надел ее и обнаружил - рукава в самый раз, плечи, правда, широковаты... Он пошел в коридор поглядеться в зеркало и столкнулся с матерью.
- Нормально, в плечах я маловат... А так - вполне...
Галина Михайловна смотрела на сына и не могла слова выговорить. Конечно, она и раньше знала и ей постоянно напоминали об этом, что дети похожи на отца, но сейчас в слабо освещенном коридоре она вдруг увидела не Игоря, а Пепе, таким или почти таким он был на фронте - худой, долговязый, все летные куртки были ему широковаты.
- Так как, мам?
- Ты собираешься ходить в таком виде по улице?
- Самое то! Кожанка должна быть обтертая. Ребята по джинсам кирпичом шаркают... кожаные заплатки нашивают.
- Я понимаю, Игорек, у каждого времени свои моды. И воевать против широких или узких штанов мне кажется нелепым. Мне только неприятно, когда длинные волосы бывают немытыми, когда люди щеголяют неряшливостью. Пусть будет любая мода, но не отменяйте мыло и зубную щетку!
- Усёк категорически: да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое, как дальше я забыл, но, наверное, что-нибудь в таком роде: плюс зубной порошок, голубой гребешок и красивый, пузатый, трехлитровый горшок!..
- Балбес ты все-таки, Игорь, с тобой совершенно невозможно серьезно разговаривать.
- Почему? Можно. Ты говори и не обращай на меня внимания. Сегодня я просто глупею от радости, но я запоминаю все. Мне больше не надо ходить в эту школу! Ты говори, говори, мама.
- Собственно, я уже все сказала, основное.
- Значит, ты не возражаешь, чтобы я принял на вооружение эту робу?
- Носи. Только все-таки не забывай - не кирпичом кожа стерта, парашютными лямками, о кабины изодрана.
Было тепло и солнечно. Сам того не замечая, Игорь прошел сквозь всю улицу Жуковского, свернул в проезд Талалихина и оказался на улице Петелина. Отсюда до сквера и памятника отцу оставалось два шага.
Игорь не был здесь со дня торжественного открытия, когда сам перерезал ленту. Сегодня сквер выглядел совсем буднично. Какие-то незнакомые старушки гуляли с малышами, женщина вела на тоненьком поводке собаку.
Игорь присел на свободной лавочке, поглядел на памятник. И странно ему показалось, будто камень этот, и застывшие в неровном изломе крылья птицы, и такой знакомый профиль отца - все это было здесь всегда, еще до того, как родился он, Игорь. Ощущение нелепое, он понимал это и не мог от него отделаться.
На скамейку рядом с Игорем опустилась старая женщина в поношенном темно-синем костюме, когда-то именовавшемся костюмом английского покроя. Этого Игорь не знал и обратил внимание на другое: к широкому лацкану жакета был привернут значок мастера парашютного спорта, с потемневшей от времени подвеской - "500". Подумал: "Ого! 500 прыжков. Сильна бабуся..."
Женщина закурила дешевую сигарету. Поглядела на памятник, на Игоря. Ему показалось, что сейчас старушка заговорит с ним. Говорить не хотелось. Он встал и пошел к выходу.
В конце пешеходной дорожки обернулся. Женщина смотрела ему вслед. Сам не зная зачем, он помахал старушке рукой. И та помахала в ответ, а потом сжала в кулачок правую руку и оттопырила большой палец вверх. Игорь не был авиатором, но понял: все в порядке, - означает на языке всех старых летчиков мира торчащий вверх большой палец правой руки.
Когда в группе что-нибудь затевалось, Грачев, нет, не знал - знать он не мог - но чувствовал это заранее. Анатолий Михайлович и сам не умел объяснить, по каким внешним признакам, оттенкам поведения, интонациям ребят он ощущал приближение этого "чего-нибудь", но так было.
В это утро, стоило ему войти в мастерскую, поздороваться, дать указания на день, мельком взглянуть в мальчишечьи глаза, как он ощутил знакомое ожидание.
Надо заметить особо: ощущение это бывало разным - в одних случаях беспокойным, и тогда надо было особенно тщательно следить за соблюдением техники безопасности, остерегаться какой-нибудь рисковой выходки; в других случаях приподнятым, и тогда можно было особо не волноваться. На этот раз ничего плохого он не ожидал.
До перерыва все шло обычно, все делали свое дело, он подходил то к одним тискам, то к другим, тихим ровным голосом делал замечания, которые почти всегда звучали в форме вопроса:
- А не лучше будет, Леша, сначала засверлить все отверстия?
- Может, не надо так глубоко опиливать? Тише едешь...
И все в этих вопросах было значительным - и содержание, и тон, и уважительное обращение...
В перерыв к Грачеву подошли человек пять, и Юсупов спросил:
- Анатолий Михайлович, а что вы думаете, Петелин пойдет к нам в училище?
- Ничего я про это не думаю. Если кому думать, то ему...
- Мы ездили к ним, Галина Михайловна для музея кое-что дала, с ним говорили: приходи! Он вроде хочет, но как-то... не твердо.
- А чего вы так беспокоитесь? - спросил Грачев.
- Мы не беспокоимся, мы только думали, может, подманить его?..
- Как, как - подманить? - удивился Грачев.
- А ребята предлагают: давайте набор слесарный сделаем, в красивый ящик сложим и сочиним какую-нибудь надпись поинтереснее: сыну летчика-испытателя, Героя Советского Союза и так далее...
"Вот оно", - подумал Анатолий Михайлович и внимательно взглянул в мальчишечьи лица, у половины не было отцов или были такие, что ими не загордишься, и понял - разговор надо провести на самой деликатной ноте.
- Чкалова знаете? - спросил Грачев, глядя в синее-синее небо.
Такого вопроса ребята не ожидали и ответили не сразу.
- Был такой знаменитый летчик...
- Герой Советского Союза...
- Челюскинцев спасал...
- Челюскинцев Валерий Павлович, положим, не спасал, - сказал Грачев, - но на Север летал и в Америку трассу проложил первым. Он был замечательным испытателем и очень знаменитым в свое время человеком... И вот какую историю я вам расскажу.