Сюда могли прийти только к Ивану Ивановичу. Поэтому он спокойно открыл дверь и оказался в набитом всяческим хламом помещении без окон, примыкавшем к торцу постройки. Здесь было темно и пыльно. Никакой лампочки под потолком не было. Комната освещалась лишь светом из полутемного коридора, но тогда нужно было оставить открытой дверь. На стене виднелось слабое световое пятно. Там было небольшое окно, запертое на задвижку. Сквозь щели пробивался дневной свет. Стараясь ничего не задеть, он подошел к окну и отодвинул засов.

Окно не открылось полностью, но он сразу понял, куда оно выходит. Под самым окном были те самые бревна со шпалами. Его давнее убежище.

Он осмотрелся. Зрелище было довольно любопытным и напоминало описание плюшкинской обители. Это было кладбище целой эпохи. Всюду стояли пыльные бюсты. Гипсовые и из бронзы. Те, что побольше, - на полу, остальные - на тянувшихся вдоль стены полках. Они задумчиво и мудро поглядывали друг на друга, словно тут разом встретились все многочисленные чада одной гигантской усатой матрешки.

Штабелями были сложены портреты. Многие лица были ему знакомы. Отдельно у входа пылилась группа, возглавляемая Молотовым, лицо которого было знакомее лиц близких родственников, и замыкаемая кем-то ему неизвестным, вероятно, примкнувшим к ним Шепиловым, чья бесконечно повторенная фамилия уже не забывалась.

Повсюду высились штабеля из лозунгов. Содержание некоторых было не совсем понятно. Прославлялся некто Осовиахим. Или вот это, на украинском языке: "Ворог в Кирова стрыляв. Ворог в партию цыляв. За бийця-сталинця дибьем до кинця!"

Диван и стол с двумя стульями придавали помещению странно жилой вид.

Понадобился и второй ключ. Серый металлический сундук, набитый, как оказалось, школьными сочинениями. Что тут еще? Старые журналы. "Перец". На обложке - счастливо улыбались запорожцы: "...про Сталина-батька, про нашу Москву...".

А дальше - выпускные сочинения за последние лет десять. Он листал их, из каждой пачки лишь верхнее, лучшее, - и перед ним развертывалась школьная мифология - в обратном порядке, от дней нынешних к началу хрущевского десятилетия. Горький, Фадеев, Шолохов, Маяковский. Очень своевременная книга и самый человечный поклонник нечеловеческой музыки. Образы героев-молодогвардейцев. Путь середняка в колхоз. Отечество славлю, которое есть, но трижды - которое будет.

Почерк все улучшался. И пассажи из нескольких до дыр зачитанных шедевров литературоведения из читального зала городской библиотеки сменялись искренними и трогательно наивными монологами.

На самом дне - тетрадка с колорадским жуком на обороте обложки... Развернул: "Писать только правду, а если нет, то лучше ничего не писать!" Выпускники далекого года по очереди отвечали на вопросы. Он переворачивал страницы. "Мои любимые учителя". "Как я отношусь к хозяйке тетради". "Что мне в ней особенно нравится". "Как я представляю себе будущее". Кто же был хозяйкой этой тетради?

Самым любимым учителем чаще всего оказывался Иван Иванович. К хозяйке тетради относились по-разному, но в целом - хорошо. Будущее представлялось замечательным.

И тут он понял, кто была эта хозяйка, чье имя не значилось в числе отвечающих. Судя по ответам, она ненамного изменилась с тех пор.

А где же та, другая тетрадь? Которую он когда-то начал читать. Начал с конца, прочитав лишь страницу. Что там было?

Он вышел из комнаты, запер дверь и отправился в то самое убежище под окном этой каморки. Уселся, согнувшись, - вырос за последние два-три года, и стал вспоминать.

Он все вспомнил. Вернее, заново сложил целое из разлетевшихся его осколков. Те голоса доносились не из-за забора, а из окна, расположенного над бревнами. И это были они, там, в той комнате. И за дневником она пришла после разговора с завучем.

Только с тех пор прошла уже целая жизнь.

Он опомнился. Пора было уходить. Придя на следующий день к Татьяне Григорьевне, он дождался, когда она отлучилась на кухню, и быстро вернул ключи на место.

Высшим проявлением общественной жизни в школе были не комсомоль

ские собрания, а школьные вечера. Готовились они тщательно и задолго, так что единственная сцена в актовом зале была вечно занята. Татьяна Григорьевна, только закончившая репетировать с группой готовившихся к олимпиаде малышей в пестрых национальных кафтанах и разноцветных юбках, едва

успевала перевести дух и вновь спешила на сцену, где ее уже ожидали старшеклассники. Здесь гордая полячка надменно обмахивалась чудовищным веером и Печорин холодно поглядывал на изредка пробегавших по залу одноклассниц, а в первом ряду демонический Арбенин, скрестив руки на груди и запрокинув голову, тяжко задумался о предстоящей ему ужасной трагедии.

Вечера заканчивались непременной танцевальной программой. Здесь разрывались отношения и завязывались новые, и этот зал после окончания танцев служил исходной их точкой: отсюда кавалеры провожали дам домой. Бывшие важнейшим ритуалом ухаживания проводы - в случае их повторения становились несомненным свидетельством начала романа.

Он до сих пор никого никогда не провожал. Вернее, провожал, но не девочек своего круга, а выпускниц, которые были на целых два года старше. Им было интересно беседовать с ним, потанцевать, и иногда, после вечера, он рыцарски предлагал свои услуги в качестве провожатого. Разумеется, ничего "такого" в этом не усматривалось и усматриваться не могло: разница - не в возрасте даже, а в степени зрелости - была очевидной. Но эти девушки, как говорилось, умели себя вести. Будучи уже взрослыми женщинами - по крайней мере ему они такими казались, а некоторые из них действительно ими были - с учителями и одноклассниками они вели себя так, что совершенно органично вписывались в школьную ситуацию, не нарушая ее неписаных правил и оставаясь с ними в доброжелательном и уже непродолжительном - до выпускных экзаменов нейтралитете.

Однажды он отважился наконец проводить сверстницу, высокомерную принцессу из параллельного класса. Всю дорогу он старательно развлекал ее, так что красавица хохотала и смотрела на него, прощаясь, более чем снисходительно. В голове у него стремительно завертелись обрывки куртуазных легенд из мемуаров одного школьного Казановы, но преодолеть разделявшие их полметра он так и не решился, признавшись себе впоследствии, что затеял все это из спортивного интереса, возможно, стремясь что-то доказать остальным, а к принцессе - равно как и к иным сверстницам - никакого особенного влечения не испытывая.