В таких заявлениях было явное преувеличение. По заготовочным ценам французского интендантства общая стоимость содержания 1-го корпуса в Галлиполи обходилась французам всего один миллион семьсот тысяч франков в месяц.

Подобные объявления сильно били и но национальному самолюбию. В них указывалось, что для русских офицеров и солдат является "вопросом чести и достоинства" перестать жить на французский счет и что надо уже собственным трудом обеспечивать себе "честное и достойное существование".

Поняли русские войска, что, действительно, горек хлеб на чужбине.

Генерал Врангель, всегда порывистый в своих действиях, оскорбленный отношением французского командования лично к нему и к Русской армии, умышленно не заметил на одном рауте в Константинополе одного из представителей французского оккупационного корпуса. Генерал Врангель, обходя всех присутствовавших, с этим представителем не поздоровался. Создалось обостренное положение, и в скором времени французское командование объявило, что оно прекращает выдавать паек Русской армии в Галлиполи.

Врангель спешно вызвал в Константинополь Кутепова. Перед своим отъездом А. П. устроил секретное совещание со своими командирами, на котором было принято решение, как на случая ареста А. П., так и на случай действительного прекращения доставки питания 1-му корпусу.

В Константинополе А. П. явился к представителю французского командования и быстро уладил весь инцидент.

Спокойно и твердо А. П. сказал:

- Ваше право прекратить доставлять продукты моим войскам и я не могу входить в обсуждение ваших возможностей, но прошу вас принять во внимание и мое положение. Я не могу допустить, чтобы мои люди умирали с голода или превратились в банду разбойников.

Я отдал распоряжение даже в случае моего отсутствия поступить так, как вы сами, генерал, поступили бы в моем положении, имея на руках голодные части и сознавая свою ответственность за них.

Собеседник генерала Кутепова понял его. Французское командование возобновило доставку продуктов русским войскам. А. П. беспрепятственно вернулся в Галлиполи. Попытки распыления армии все-таки продолжались. Одновременно в некоторой зарубежной русской печати усилились обвинения Кутепова в том, что он "в своем застенке" удерживает войска силой.

Чтобы положить конец всем таким нареканиям и выявить подлинное лицо своих войск, А. П. за свой страх и риск издал приказ, в котором он предлагал каждому чину 1-го корпуса в трехдневный срок решить свою судьбу - перейти ли на беженское положение или же остаться в рядах армии.

Опять начались мучительные думы. Никто теперь не спорил, не горячился, каждый молча принимал решение.

Армия осталась под своими знаменами. Ушло из нее только две тысячи.

Белая армия в Галлиполи так же, как на Кубани, снова добровольно принимала на себя подвиг дальнейшей борьбы с большевиками...

1-ый корпус сплотился вокруг генерала Кутепова, духовная связь между ним и войсками стада неразрывной. Попытки распыления войск в Галлиполи прекратились. Французы не могли не почувствовать уважения к войскам, сохранявшим верность знаменам. С большим тактом и предупредительностью французский комендант и штаб 1-го корпуса стали сглаживать все происходившие мелкие недоразумения.

Французские офицеры присутствовали на всех русских парадах и приглашали представителей русского командования на свои празднества. Особую корректность к генералу Кутепову проявляли всегда, французские моряки дежурного миноносца в Галлиполи.

Нападки на "мрачную Кутепию" и "Галлиполийскую каторгу" продолжались лишь со стороны таких русских газет, как "Воля России" и "Последние Новости". Делалось это под предлогом защиты войск от произвола генерала Кутепова.

Все эти газеты, хотя бы с самыми резкими нападками на А. П., всегда вывешивались в Галлиполи на стенах и прочитывались на сеансах "Устной газеты".

Обменивались впечатлениями:

- Здоровы писать... Пропали бы без них... А еще историк... А эсерам все хочется ввести в дисциплину свое постольку-поскольку... Хоть бы справились, какая дисциплина, в иностранном легионе, туда ведь тоже поступают добровольно...

Как-то раз А. П., выйдя из штаба со своим офицером, увидел такую обличающую его газету и около нее кучку людей, внимательно ее читавших. А. П. усмехнулся и сказал:

- Наверно опять меня обкладывают... Хоть бы из-за элементарной справедливости сначала посмотрели своими глазами, что в действительности происходит в Галлиполи, а потом бы уже ругали...

- А что вы сделали бы, спросил офицер, - если бы в и Галлиполи приехал сам профессор Милюков...

А. П. остановился.

- Что я сделал бы? я бы вызвал всех начальников частей и начальника судной части и в присутствии профессора Милюкова приказал бы им не чинить ему ни малейшего препятствия. Пусть профессор ходит по всему лагерю, смотрит все, что хочет, и говорит c кем угодно и о чем угодно. Пусть разговаривает со всеми арестованными, пусть просматривает все судные дела.

- А потом ?

- Потом? - Я не забыл бы долга гостеприимства и угостил бы профессора нашим лучшим галлиполийским обедом.

IV.

Хлынула южная весна. Стаи птиц спешили на родные гнезда. Люди не находили себе места.

Все чуждо кругом!.. Застывшие кипарисы на кладбищах, усеянных каменными столбиками вместо крестов. Караваны надменных верблюдов. Черномазые сенегальцы, фески, чужие обычаи, говор.

Уходили в лес, в поля или сидели на берегу моря. И здесь все дышало отлетевшей жизнью чуждых народов.

За узким Геллеспонтом серели в дымки холмистые берега Малой Азии. Оттуда по плавучему мосту переправлялись в Галлиполи полчища Ксеркса войною на греков!..

По Галлиполи гремели доспехами рыцари, поднявшие меч, за освобождение Гроба Господня из рук неверных.

В Галлиполи высадились турки, обрушившиеся на славянские страны.

В лесах находили скелеты. Рядом с ними черные каски с потускневшим орлом.

И потому ли, что было все чуждо кругом или потому, что душа тосковала по родной земле, внезапно вставали родные картины.

Промчится ли с победным визгом черная стайка стрижей, и вдруг вспоминается песчаный обрыв над заводью тихой реки. В том обрыве круглые дырки в гнезда стрижей...

Подует ли ветер, и будто доносится запахи медвяных лесов... Шумит ли о камни неумолчный прибой, и чудится гул величавого бора...

Переносятся мысли на близких. Что с ними теперь? Плачут плачем Ярославны... И никто не знает о нашей судьбе. Опрокинуты в море... Кто в том виновен? Где правда? У нас или у нашего народа, изгнавшего нас? Нам казался народ обезумевшим, а, быть может, мы сами были безумными... Зверь из бездны таился и в каждом из нас... Во многом виновны...

Металась душа, тосковала и жаждала очищения от греха и крови, от грязной накипи буйных лет.

Полковые церковки были полны. В них все дышало горячею верой. Иконы, любовно расписанные на досках из под ящиков, церковная утварь, искусно вырезанная из консервных банок, медные гильзы и обрубки рельс, подобранные под колокола...

В дни Великого Поста усердно молились о целомудрии, смиренномудрии, терпении и любви...

- Тоскуют, тоскуют люди, говорил А. П., - опять один не выдержал, застрелился.

Сильно беспокоился А. П. о молодежи. Гражданская война закрутила многих прямо со школьной скамьи. Их наставницей в жизни стала смерть. Приобщились к ней.

"Да простит нам Бог грехи:

Bсе мы смерти женихи"...

- Так писал молодой поэт. Но как только в Галлиполи смерть отошла и снова стала таинственной гранью, жизнь со всеми тайнами своего бытия стала звать к себе молодые души. Появилась неутолимая жажда учения.

В Кутеповском корпусе было много культурных сил. Среди офицеров, юнкеров, вольноопределяющихся отыскались профессора, преподаватели, журналисты. Все их культурные начинания встречали у А. П. горячий отклик и полную поддержку. Требовал только одного, чтобы в условленный срок было начато задуманное дело. Не любил слов, не претворенных в действие.