В тесноватом и очень просто обставленном кабинете за обыкновенным письменным столом сидел Профессор. Он был в своем коричневом, топорщившемся на плечах и груди костюме, жилистая шея была втянута в плечи, большой нос с горбинкой и узкий череп придавали ему, как всегда, сходство со старым, но

еще сильным грифом.

Он молча кивнул на жесткое полукресло, стоявшее возле приставного столика:

-- Докладывайте.

Доклад Егорова занял около двадцати минут. Он еще в самолете решил ничего не скрывать и ни о чем не умалчивать. Ситуация складывалась неопределенная, нельзя было исключать, что любая мелочь вылезет наружу, а

Профессор был не из тех, кто прощает вранье. Он мог простить неудачу, но не вранье. И в этом Егоров был с ним вполне согласен. Решит Профессор отстранить его от операции и отправить служить в какой-нибудь дальний гарнизон -- ну, так тому, выходит, и быть. Но попасться на мелком вранье --это было противно сути Егорова. Он и от своих подчиненных всегда требовал предельной честности, и сам был честен с начальством. Это было заложено в самом понятии флотской чести, которая была для капитана второго ранга Егорова самой высокой, самой емкой нравственной категорией.

Профессор слушал, не перебивая и не уточняя деталей. Просто сидел, как старый гриф на скале, и слушал. И лишь когда Егоров закончил доклад, произнес:

-- Вы правильно сделали, что прилетели и доложили. Это было трудное решение?

-- Не слишком, -- ответил Егоров. -- В операции появились проблемы, которые я не имел права решать. Операция не того масштаба, чтобы я мог принимать окончательные решения. Поэтому я и прилетел.

-- Как я понимаю, от нашего первоначального плана не осталось ничего?

-- Почти ничего, -- согласился Егоров. -- Кроме общей идеи. Все карты перемешаны, и я уже не очень понимаю, какая идет игра и по каким правилам.

-- И сделал все это наш фигурант Пастухов.

-- Так точно, -- подтвердил Егоров, хотя в тоне Профессора не было никакого вопроса.

-- Значит, вы были правы, когда сомневались, нужно ли его задействовать. Я не прислушался. А зря. Но ничего страшного, подполковник. Ничего страшного. Вы сами прекрасно знаете, что ни одна операция не идет по заранее намеченному плану. Всегда что-нибудь мешает. Всегда что-нибудь не

так. И самое глупое -- это переть быком в намеченном направлении. Наша задача -- достичь конечной цели. А как мы будем менять свою тактику по ходу дела -- это никого не интересует. Давайте отсюда и танцевать. Меня волнуют

три аспекта. Первый. Как Пастухов узнал, кто я такой.

-- Не могу знать, -- по-военному ответил Егоров. -- Не от меня. И не от моих людей. Я сам не знал, кто вы. Верней, знал, но очень немногое. Необходимый минимум. А мои люди о вас понятия не имеют. Они вообще не знают, что вы существуете.

-- У меня и мысли не было вас обвинять. В разговоре с этим Кэпом Пастухов сказал, что меня знают человек десять у нас в стране и человека два-три в ЦРУ. Я правильно вас понял?

-- Так точно.

Профессор поморщился:

-- Оставьте вы эти "так точно" и "не могу знать". Вы же не с адмиралом разговариваете, а с человеком, можно сказать, вполне штатским. Насчет Лэнгли Пастухов, возможно, прав. Человека два-три там меня знают. И то больше догадываются, чем знают.

-- Пастухов не может быть человеком ЦРУ. Не та биография, не та психофизика, все не то. Даже методы его действий чисто русские.

-- Согласен, -- кивнул Профессор. -- Именно потому, в частности, что он знает обо мне больше, чем ЦРУ. Насчет того, что у нас в стране меня знает не больше десяти человек, -- тут, я думаю, Пастухов или ошибся или соврал намеренно. Меня знают человек двадцать. И я знаю всех, кто меня знает.

Информация обо мне к Пастухову могла уйти только от них. И у меня есть возможность проверить, от кого именно. Я это сделаю. Так что этот аспект проблемы, будем считать, закрыт. Он бы и не имел решающего значения, если бы Пастухов не поделился этими знаниями с Кэпом. При этом вполне отдавая себе отчет, что разговор прослушивается вами или вашими людьми. Он не сомневался, что после этого вы уничтожите и Кэпа и его охрану?

-- Он был в этом уверен на все сто. Он сам мне об этом сказал.

Профессор покачал своей голой головой старого грифа:

-- Остроумное решение. Интересный парень. Досадно, что мы вынуждены использовать его в этой роли. Как он воспринял ваше решение не спешить с определением участи Кэпа?

-- Попытался давить.

-- Как?

-- Намекнул, что для меня лучше сначала закончить всю операцию, а потом докладывать о ее ходе. И о том, что я могу оказаться где-нибудь в дальневосточном морском дивизионе.

Профессор засмеялся:

-- Не дурак. Очень не дурак. Его ошибка в том, что он не знает истинных масштабов операции.

-- Об этом я ему и сказал, -- проговорил Егоров.

-- А вы их знаете?

-- В полном объеме -- нет. Поэтому и прилетел к вам с этим докладом.

-- Давайте сначала решим первую проблему, а потом займемся другими, --предложил Профессор. -- Кэп. Никаких акций. Немедленно освободить и предоставить возможность действовать по его собственному усмотрению. Извиняться не обязательно.

-- Но он уже знает, кто вы, -- предупредил Егоров. -- И что вы руководите всей операцией.

Профессор отмахнулся:

-- Не имеет значения. Об этом он будет молчать, как мертвый. И сам найдет способ заставить молчать своих охранников. К сожалению, он нам нужен. Вы понимаете, почему я говорю "к сожалению"?

-- Да, понимаю, -- подтвердил Егоров.

-- Грязное дело. -- Профессор поморщился. -- Но мы вынуждены работать с тем материалом, который у нас есть. Это не доставляет удовольствия ни вам, ни мне. Но кто-то должен делать это дело. Выпало нам. Примем это с достойным

смирением.

Профессор вызвал из приемной помощника и приказал связать Егорова с его людьми в городе К.

Через три минуты в трубке раздался голос капитана-лейтенанта Козлова:

-- Слушаю, шеф. У нас полный порядок, объекты на месте.

-- Можете говорить открытым текстом, линия защищена, -- подсказал Профессор.

-- Всех освободить, -- приказал Егоров. -- Проводить до их "линкольна", и пусть валят на все четыре. Извиняться за причиненные неудобства не нужно.