И наблюдая за перемещениями тонких золотистых лопастей шпор, Лане почувствовала нужную букву.

"Полукружья плавные, как контур крыльев бабочек, почти готовые к смыканию, надо только повернуть... Так ведь это была буква "з"! Она правильная! Ведь именно ее чертила мать валькирия! Никакое не "э"! Должно быть "з, з, з" много раз"...

А Купр-Чаромут уже заканчивал свою речь.

- Число пи - вот граница твоего вращательного полета. И границу эту определил знак Шиликуна. О, Шиликун, явись Рождеством Бого-знака!

Лембои толкнули Лану назад, она провалилась сквозь стенку Ледового Цеппелина и очутилась в тесной каморке, окруженная зеркалами.

В этих зеркалах не было ее собственных отражений, а мелькали лишь какие-то скругленные зигзаги, похожие на переливчатых сине-зеленых дождевых червей. Толстые эти черви задергались, на них появились желтые пояски, они начали изгибаться, заплясали, сложили хоровод концентрических окружностей, затягивая девушку внутрь...

Снаружи Купр-Чаромут достал пергамент с формулой.

И нажал кнопку пуска Центрифуги.

Ледовый Цеппелин, прикрепленный ажурной штангой к электрическому мотору, начал равноускоренно вращаться.

Купр-Чаромут внимательно следил по карманному приборчику за изменением силы тяжести внутри Цеппелина.

Когда стрелка измерителя приблизилась к числу пи, Предтеча Шиликуна глубоко вдохнул и приготовился прочитать формулу.

Но в этот момент капсула омегаплана бесшумно разломилась надвое. Как будто бы поперек раскрылся большой дорожный баул. Половинки ее образовали рядом с постаментом большие рупоры, направленные на Ледовый Цеппелин, продолжавший со свистом рассекать воздух.

18

В коридоре Моргалия звучала музыка.

Ее медленно разжимающаяся пружина подхватила Громоздкого, Дезидерия и Мотляра, обняла, разместила по одному между своими пока еще не окрепшими спиральными витками и, еще до проявления неизбежной гармоничной упругости мелодичного стержня, предписанной законом сочинения этой пьесы, мягко подвела к полуотворенной двери.

"Болеро. Равель, - отметил Громоздкий, - но почему-то сильно плывет звук".

Когда они гуськом вошли в комнату, то стало ясно, почему болеро звучало так необычно - кто-то играл пьесу на баяне.

- Заходите, рыцари самоотречения.

Старик в капитанской фуражке, сидевший на стуле, перестал перебирать кнопки и клавиши и положил руки сверху на меха. У ног его желтел распахнутыми внутренностями футляр от баяна.

- По-разному вы прошли становление. И гало было у каждого из вас соответствующее... Кто-то имел дело с рыжим воином-карликом, кто-то с одетыми философствующими животными, а кто-то в распавшейся мозаике нашел единственный цвет и движения источник... Но сейчас важнее то, что будет. Двое из вас приобретут больше, чем один потеряет. И лишится один любви, а другой продолжит летный род. Найдется то, к чему стремление томило, но ремесленное исчезнет. Но лишь к одному из вас вернется гало, и пребудет ноша вечно с ним...

"Может, зря?" - Мотляр вспомнил про выплюнутый конский каштан.

Старик, чуть касаясь, провел пальцами по складкам мехов, и на свет появились три одинаковые пергамента с фиолетовыми буквами.

- Вот, что осталось сделать. Формулу хором должны прочитать три рыцаря самоотречения. Только в этом случае она подействует. Громко и отчетливо читайте сюда.

И он показал на раскрытый футляр, лежащий на полу.

Громоздкий, Дезидерий и Мотляр подошли и взяли каждый по плотному кусочку пергамента. Потом они встали на колени перед футляром и наклонились.

Старик опять начал наигрывать.

И, вместе с товарищами под болеро вслух перебирая письменные знаки, Громоздкий краем глаза заметил, как в желтых глубинах футляра мигнул своим красным пятном Юпитер, а потом кирпичная поверхность Марса сложилась каналами в суровое лицо, и на коричневатом морщинистом диске Венеры заструились светлые полоски, линии на диске планеты любви стали уширяться, захлестываться, менять свой цвет, появилась ворсистость - и вот уже перекрученные желтые галстуки образовали шевелящиеся стенки бесконечного слухового хода, поглощающего, удерживающего и увлекающего хором произносимое рыцарями...

А в подземелье Самолетки из рупоров, образованных остатками омегаплана, опережая уже открывшего рот Купра-Чаромута, тройным виолончельным пиццикато, стократ усиливаясь осью вращения Ледового Цеппелина и отражаясь от сплошных стен, зазвучали заветные слова.

"Замененный з-знаком"...

И бугорки внезапно набрякших прыщей покрыли рябью гладкое лицо Его Пуэрперальности, а порыв ветра от Цеппелина распахнул полы чесучового пальто.

"... заложный з-згинет"...

Сударь-господин застонал.

"... з-земноводный"...

Бугорки на коже Купра-Чаромута лопнули, открылись кратеры оспинок, в каждом из которых извивалось в агонии по одному черному головастику.

"... земным з-заветом зардеет"...

И все собравшиеся лембои и кикиморы закашляли и зачихали, когда открывшиеся белые омеги на синем шелке подкладки чесучового пальто начали медленно смыкать свои концы.

"... Змееносца з-знамя".

А в это время в Моргалии на капитанской фуражке сидящего старика две ослепительно яркие буквы альфы устремились навстречу друг другу и наконец-то слились в единый знак.

КОДА

- Здравствуй, Лана!

- Ой, Дезидерий! Откуда ты здесь?

- Так, случайно... Как Мотляр? Рисует?

- Ты знаешь, нет. Он денюжки нам зарабатывает. По коммерческой части... И меня с дочкой все воспитывает... Посмотри, ведь, правда, она у нас симпатичная?

- Да. Похожа на тебя. И родинка... А ты все время здесь гуляешь?

- Когда погода позволяет... Здравствуйте, Марья Александровна!... Здесь у нас мамашкин клуб... Тут все с детьми гуляют. Здесь хорошо... Алевтина Александровна, как дела у Людмилы Николаевны?... Да что вы говорите! Какой кошмар! Надо обязательно врачу показаться... Мы новостями обмениваемся, коляски качаем, детям постарше есть, где полазать... Вон, смотри, это соседкин Андрюшка на коня полез. Андрюшка! Осторожней!... Это я так, для воспитания, а то он совсем сорвиголова. Ведь эти бронзовые кони и мальчики как будто специально для детей сделаны. По ним совсем не опасно карабкаться, все гладко и закруглено... Ну, расскажи о себе, Дезидерий. Я слышала, Громоздкий переехал?

- Да. Переехал. Он теперь на Привокзальной живет. Электрички под окнами дни и ночи гудят, а он все равно репетирует. Говорит, что железнодорожные звуки его стимулируют. Даже сам стал музыку сочинять.

- Слушай, здорово! А что?

- Сонату. Называется "Гранатовая номер шесть". Я слышал, мне понравилось. Цветастая музыка получилась.

- И моя Яна тоже переехала. Далеко. На Северо-запад. Совсем выздоровела и работает по специальности. Живет в каком-то Микрорайоне-на-Мысу. Адрес оставила тоже странный: "Область, город, Микрорайон, Яне"... Ну, а ты-то как? Сколько же мы с тобой не виделись?

- Года три.

- Как ты здесь оказался-то?

- Случайно. Я обычно по Плоховскому и Полуактовому гуляю. Но там теперь все перекопали, метро строят.

- Нет, мы с Ользой туда не ходим... Нам далеко... Да-да, Сашенька, я тоже заметила, что по вторникам на молочной кухне плохие смеси. У моей Ользы по вторникам всегда животик болит...

- Хорошее имя Ольза. Это ты сама придумала?

- Нет, Мотляр так назвал... Эльза, говорит, есть, а почему бы и Ользе не быть? Мне сначала не нравилось, странно как-то, а теперь привыкла... Слушай, а ты, почему тогда на нашу с Мотляром свадьбу не пришел?

- Так.

- Все были. Буфетчица Тоня, почтальонша Люба, участковый Виорел, светловолосая иностранка Джейн, диспетчеры из аэропорта - лысый Мартын и рыжеусый Кузя, Мария-кассирша...Я всех как сейчас помню... Даже Соколов с Витей Пляскиным... Ха-ха-ха! Витюша очень смешно тогда танцевал! Все обхохотались! Самое главное, торжественно так вышел и серьезно объявил: "Танец Седого Кенгуру", а Соколов-то сам совершенно седой! Ха-ха-ха!