Дезидерий оттолкнулся руками, приподнялся и осмотрелся.
Он сидел на белом коне и держался за небольшой горб, а конь медленно вышагивал по площадке.
Дезидерий встряхнул головой, и движение прекратилось.
Конь остановился и повернул голову к седоку.
На лбу у него серебрился острый полуметровый рог, а ниже под ним, в границах глазных впадин, были два световорота, в которых концентрическими хороводами перемешивались все способные тем или иным образом давать свет принадлежности ночной Шаговой: и матово бликующий постамент, и отражения коней Ристалия, угловатые в свете прожекторов, и с высоты перемигивающийся с паутиной электрических проводов, бешено вращающийся флюгер, и голубоватые искры с дуги последнего трамвая, и жирно-желтые пунктиры осветительных бус над проезжей частью, и даже правильные, почти армейские, чередования светофорных перемигиваний.
Чуть дрогнула верхняя губа, фыркнули ноздри, взметнулась белой волной грива, и горбатый белый единорог с наездником направился к выходу, темневшему меж деревьев.
Перед тем, как ветки скрыли площадку, Дезидерий успел оглянуться и увидел, что скульптурная группа ничуть не изменилась: те же два потертых бронзовых мальчика сидели на конях в тех же позах.
14
Темечко ночи.
Ее последнее смыкание усталыми косточками - между третьим и четвертым часом. Время, когда сон уже не сон, а явь еще не совсем явь...
Света пунктиром зияет улица по имени Шаговая, и Мотляр бредет за Карликом Юриком вдоль фасада дома Семь-Девять.
Нибелунг останавливается, отстегивает от пояса металлическую фляжку и, придерживая рукой рогатый шлем, подносит сосуд к губам. Сделав маленький глоток, он вытирает губы и горестно вздыхает.
- Д-аа... О, времена! Даже авиационный керосин стал низкого качества... А это что такое?
Мотляр и нибелунг стоят перед Глазами Босха.
Вместо "Святого Христофора" и "Святого Иеронима" за стеклом витрины подсвечен фрагмент "Садов земных наслаждений".
- Та-ак... Фруктовый фонтан с совой в дупле, слон и жираф на выпасе, ибис и серая утица, - Юрик пересчитывает старых знакомых, - переводная лань и винтохвостая корова, саблерогий Юникорн и... А где же пряморогий? Смотри, Мотляр, белого Юникорна-то нет!
Художник внимательно рассматривает картину.
Произведения Босха всегда, и даже сейчас, в этой липкой от желтого света, кисельной ночи, он помнит досконально, детали знает наизусть, и действительно - на месте белого единорога, который волею голландского художника вечно был принужден пить вместе с ланью и коровой из одного источника, лишь какой-то кустистый представитель флоры, и одна из веточек этого растения, распластавшись в остролистном броске, обвилась вокруг шеи закинувшего голову темного копытного существа с загнутым назад узловатым рогом.
А еще Мотляр замечает, что это не ошибка копииста - все остальные персонажи обликом соответствуют оригиналу.
Белый единорог попросту ушел и унес механику внутренней магии, и Глаза Босха теперь сковывает паутина гротеска, а мертвящая люминесцентная подсветка еще и припорошила оставшиеся объедки изображения пудрой карикатурности.
- Нет, ты видишь? Мотляр, он же ушел! Ты знаешь, что это значит? - Карлик Юрик не может скрыть свою радость.
- Нет. Откуда же мне знать?
- Мастер Йок прибыл! - И нибелунг опять прикладывается к фляжке. - Мне теперь такое облегчение будет. Миссия упрощается...
Карлик Юрик Керосинин подхватывает свой сундучок и припускает вдоль Шаговой улицы по направлению к Сюповию.
Теперь художнику Мотляру приходится почти бежать за ним.
Они быстро минуют темную громадину дома Семь-Девять.
Слева проскальзывают провалами витрины либрия; и медный сапог над входом в шузетную отпечатывается быстроисчезающим конусом в зрительном поле художника; и светлые пятна огромных таблеток гематогенной сливаются друг с другом, образуя огромное, бешено вращающееся, колесо, быстро укатывающееся назад; и прежде чем Мотляр успевает почувствовать рефлекторно ожидаемый запах сырокопченых колбас, которому по определению должно днем и ночью распространяться из молочной, Юрик перебегает с тротуара на брусчатку, выстилающую трамвайные пути.
Рельсы идут параллельно тротуару лишь до Сюповия. А перед ним четыре металлические ленты сливаются в две, и, миновав стрелку, крутой дугой поворачивают влево, где, ограниченные с одной стороны высокой стеной велотрека, а с другой стройным рядом тополей, опять спрямляются, чтобы уже навсегда исчезнуть за пределами Шаговой улицы.
Не проходит и пяти минут, как художник и нибелунг оказываются у миниатюрного домика на сваях.
Заброшенная будочка стрелочника с темным окошком, дверкой и маленькой крутой лесенкой в три ступеньки нависает над внешней, большей, дугой поворота двойных рельсов.
- Это здесь. Будем ждать. - Карлик Юрик ставит сундучок на брусчатку напротив лесенки в пять ступенек и садится.
За бетонной стеной велотрека что-то звякает.
- Слышишь, Мотляр? - Нибелунг поднимает вверх указательный палец. - Это звуки мягкого металла. Кто-то собирает магний для сварки. Где-то готовят металл металлическое соединение... Ох, не к добру это!
Художник прислушивается.
Начало четвертого утра - время, когда даже тишина отдыхает, - и странно слышать в этот час редкое глуховатое "дзинь-дзинь", будто бы где-то аккуратно перекладывают листы жести.
Скоро звуки затухают и прекращаются совсем, но Мотляр продолжает слушать.
И напряженный слух сквозь звуковую завесу толчков собственной крови улавливает далекое, еле различимое, приблудное треньканье, перенесенное ветром через верхушки тополей, доставленное из-за пределов Шаговой улицы, куда вдоль тополей уходят бесконечные стрелы рельсов, то есть из необъятного никуда...
"Трамвай? Сейчас?" - удивляется Мотляр, и в этот момент красноватый свет зажигается в окошке будки.
- Ну, наконец-то! Дождались! - Карлик Юрик встает, приглаживает мех на полах курточки и поворачивается лицом к лесенке.
Дверца распахивается, и друг за другом появляются две невысокие песьеголовые фигуры в чалмах. Они торжественно спускаются вниз, осматриваются, приветственно кивают нибелунгу и встают по стойке смирно на земле у последней ступеньки.
На фоне освещенного окошка Мотляру хорошо видны их профили - профили длинношерстной таксы и немецкой легавой.
- Это Товарищ Рыжулькис и Примавера. Помощники Главного Мастера Йока, благоговейно шепчет Карлик Юрик Керосинин.
Следующим в дверь протискивается мужчина в военной каске. Розовые отблески играют на ее блестящей поверхности.
- О, Мотляр! Здравствуй, собрат!
- Громоздкий? Это ты?
Громоздкий спускается и обнимает приятеля.
- Послушай, Мотляр, это становленье. Я сначала ничего не понимал. Сначала казалось, что все это глупость и чушь, но потом... - Сбивчивый голос музыканта воспринимается не ухом, а проникает внутрь прямо через кости черепа. - Надо лишь от себя отойти, повернуться и присмотреться. Как будто шоры в стороны раздвигаются, и поле зрения... нет... выпадает весь осадок, муть уходит, а тебе остается приближающая линза из прозрачного, янтарного напитка... Такая линза, почти как в старых телевизорах, но через которую можно и смотреть, и из которой можно пить, и становится легко, и знаки звучат цветом, и красотища неимоверная...
Последними из будки появляются еще одно создание с собачей головой в чалме и большая морская свинка, одетая в камзол, сапожки и колпачок.
- Смотри, смотри, Мотляр! Вот он сам! Главный Мастер Йок! - Нибелунг кивает в сторону морской свинки, которая, раздувая щечки, начинает говорить.
- Почти все в сборе, йока-йок-йока. Можно начинать, остальные подойдут, йока-йок-йока.
Свет из будки падает прямо на Мастера Йока, подкрашивает его в красный свет, и Мотляр вспоминает, что уже где-то видел такие же рубиновые мордочки с шевелящимися усами...
По проводам над головами собравшихся пробегает волна. Раздается характерное цвирканье - это означает, что к Шаговой действительно приближается трамвай.