Край красной плоскости отклеился от стены и уплыл внутрь - отпертая дверь открылась, и Гриша вошел в прихожую, заставленную трехлитровыми банками с желтой вязкой жидкостью. Друг на друге банки стояли в два ряда на полу, красовались янтарными боками на полках стеллажа, подпиравшего своим деревянным костяком оклеенные ядовито-синими обоями стены, качали широкими белыми бескозырками пластиковых крышек на колченогом холодильнике "Саратов". Это была трехмесячная Гришина зарплата в леспромхозе, полученная под расчет. Денег последний год не платили, но изредка баловали различным товаром: когда сапожными щетками и ваксой, когда цепями и подшипниками от бензопил, а когда и продуктами, - в общем, всем тем, что удавалось достать начальству в обмен на необработанную древесину. В последний раз, перед увольнением, с Украины прислали в алюминиевых баклагах подсолнечное масло, которое расфасованное вяло колебалось сейчас за пузатыми стеклами, потревоженное вибрацией стен, рожденной захлопнутой дверью.

Попеременно опираясь каблуками о дверную приступочку, Орешонков-младший снял надоевшие болотные сапоги и, расправив, поставил в угол. Резиновые ботфорты медленно опустились, чиркнув верхом по полу. Гриша потряс освобожденными ступнями ими - левая, правая, - остатки юрких булавочек-мурашек перестали беспокоить, повесил штормовку на один из крючков старой облупленной вешалки и посмотрел на висящую рядом батину кепку. Сжав в кулаке брезентовую спину куртки, он резко сдернул ее с крючка и перевесил, накрыв капюшоном серый и плоский головной убор. Теперь можно было идти.

Влажные от пота шерстяные носки оставили цепочку быстро высыхающих следов на полу. Следы начинались в узкой прихожей и заканчивались у кушетки в дальней комнате. Где-то в дебрях квартиры из подтекающего крана звонко капала вода.

Гриша Орешонков лежал на старом матрасе и, не мигая, смотрел вверх. Над ним, в граничном углу смычки горизонтали потолка и вертикали стены, притулилось черное неровное кольцевое пятно, в середине которого торчали чешуйки и пластинки взлохмаченной, вздыбленной многочисленными мелкими пузырями, потерявшей в черноте белый свой цвет и приобретшей коричневатую желтизну, краски. Грибок, живой паразит неживого, спутник вечной сырости, откуда-то изнутри, через перекрытия, стяжки и засыпки неутомимо пробирался в жилище.

4

В узкой комнате-пенале, куда ввел за руку Гришу черноусый лейтенант Виорел, стены были покрыты продолговатыми потеками ржавчины. Редея, брызги ржавчины расходились веером от топчана со скомканными простынями, стоявшего вплотную к левой стене, и разбегались частыми стежками по потолку, словно кто-то обмакнул веник в темно-коричневую торфяную воду и побрызгал вокруг.

На полу у постели, распрямленным кусочком валика той самой первой озерной волны, ставшей на комнатной суше ровным лаковым блином, притулилась лужа густого сиропа. Непонятного цвета ее поверхность так блестела в лучах заходящего осеннего солнца, через распахнутое окно овладевшим пространством и проявившим многочисленные вихри микрогалактик кружащихся пылинок, что хотелось срочно найти главный мировой тумблер, нажать, и посредством пробужденных щелчком сил поскорее опустить вечернее светило за горизонт.

Кроме кровати, в комнате были: два опрокинутых стула, рядом с которыми валялся ком носильных вещей, листы бумаги, кипа газет и косо прибитая полка с книгами по теории вероятности.

- Эксперт насчитал тридцать два удара острым предметом. - Некоторые согласные при произнесении лейтенантом Виорелом слишком явно твердели.

- Ну, Вы уже видели, что с ним сделали. Двенадцать смертельных ударов. Кровью все замарал. - Милиционер сделал театральный жест рукой в сторону забрызганных стен и зашуршал протоколом.

"Три общее, два в довесок, а потом довесок удвоился и умножился на три получилось число, способное лишить жизни. Все очень просто: Виорел молдавское имя, отсюда и акцент, а по-русски будет Валера".

Повестку из милиции далекого городка, где учился брат Юрий, принесла почтальонша Люба. Батя повертел листик с печатью в руках и отдал матери. Ирина Вячеславовна принялась было собираться, но прихватило сердце, и Гриша пошел покупать себе билет на поезд.

Кассирша на вокзале потребовала паспорт, долго изучала его, а потом быстро-быстро затараторила сквозь смешки: "А, Вы Орешонков-младший... хи-хи-хи... я Вашего родителя знаю... ха-ах-ха... он энергичный... хи-ах-ха... я когда-то в больничке работала... хи-хи... привет передавайте от Марии... я помню... хи-ах... всегда бодренький был... в форме, глазки-вишенки... хи-хи-хи..."

Картонный прямоугольник билета соответствовал душному плацкартному вагону, потом была пересадка в грязную электричку с распоротыми сидениями, автобус с огромной пыльной запаской в салоне, потом отделение милиции, где Гришу встретил молодой следователь-молдаванин: "Ничего, ничего, что Вы немой. Не волнуйтесь. В основном мне надо будет говорить. Вопросы процедурные, формальности. Вы кивайте да, мол, или нет, потом прочтете, распишетесь. Главное документы в порядке, и паспорт с пропиской есть".

И почти сразу же после знакомства они нырнули в полумрак коридора судебного морга, и вдоль сырых стен проплыли больничные каталки с большими бельевыми узлами, а в конце, глубоко, почти до затылочной кости, прорвался внутрь и резанул искусственный дневной свет, появившийся из-за рывком распахнутой в ослепительно белоснежный мир двери. Ярко-белые кафельные плитки были везде: на стенах, на полу и даже на потолке. И метр-на-метр-на-два кафельные же постаменты, расставленные в шахматном порядке по полу огромного зала.

- Вы должны опознать погибшего и подписать акт, если это Ваш брат.

Гришу подвели к одному из накрытых постаментов. Виорел откинул простыню. Слипшиеся волосы, рассыпчатые мелкие бисквитики пересохших сгустков запекшейся крови, золотистая поросль на небритых щеках, губы в обрамлении бледного кантика, восковые носогубные складки, полупрозрачный, словно набрякший водяной мозолью, кончик носа, откуда-то взявшиеся морщинки на веках (давно прикрытые глаза), слишком четкие вертикальные складки меж бровями (почти чужие, но они были всегда), лоб с тремя выбоинками на коже (вместе болели ветрянкой) лежащая на постаменте субстанция-оболочка была поразительно сходна со старшим братом Юрием.

И была она пуста. Гриша кивнул.

- Тогда пойдемте в общежитие. Оставшиеся вещи опознаете. У коменданта есть стол. Бумаги подпишите...

Потом Гриша сидел на допотопном скрипучем кожаном диване в кабинете коменданта студенческого общежития, сжимая шариковую ручку с фиолетовой пастой.

- Здесь, пожалуйста. Еще здесь. - Лейтенант тыкал обгрызенным карандашом в нужные места.

На боку у милиционера вдруг захрипел продолговатый пластмассовый ящичек с торчащей сбоку блестящей палочкой. Виорел снял устройство с ремня, плотно прижал к уху и отошел к окну, а Гриша заметил длинную белую нитку, болтавшуюся сзади на форменной штанине.

"Двенадцать. Нитка не меньше двенадцати сантиметров в длину. Столько же было и ударов. А Валера, наверное, подхватил ее на опознании, когда простыню откидывал".

- А может быть Вы, Григорий Иванович, другого знаете? - Черные усы вернувшегося к столу милиционера задергались нервными рывками при обращении к Грише по имени-отчеству.

"Юры нет, а я стал Григорием Ивановичем. Чужое, долгое имя".

- Мне по рации сообщили, - продолжал Виорел. - Недалеко нашли. Есть подозрение, что он убийца. Вместе с Вашим братом в магазине видели. Посмотрите?

Гриша Орешонков опять покорно кивнул. И они долго спускались по заплеванной и засыпанной окурками лестнице, пока не хлопнули треснутые стеклянные двери, и ботинки не ступили на асфальтовую плоскость, потом утрамбованная лента тропинки откусила своим началом кусок покрытия, и впередсмотрящий лоцман-лейтенант предупредил шагавших сзади потных теток-понятых, что может быть скользко, и все они разом укутались чехлом из коричневых по-осеннему и почти в рост высотой стеблей крапивы, и шли гуськом во влажном пожухлом чехле, старательно переступая через корни, гигантскими набрякшими сосудами, пересекавшими утоптанную плоть земли, пока лейтенант не сказал смачно "здэсь", и не раздвинул бесстрашно завесу растений справа.