- При такой дисциплине воевать нельзя. Вот вам налицо причины ваших неуспехов в борьбе с белогвардейщиной. Митинговщину мы прикончим. Разговор простой - трибунал в двадцать четыре часа. Мы наведем порядок, хотя бы нам сотню таких к стенке пришлось поставить.
- Товарищ Колзаков!.. - вдруг поспешно заговорил Беляев, но Меловой уже окончательно взял разговор в свои руки. Он встал и холодно приказал:
- Сдать личное оружие. Вы арестованы военным трибуналом. Конвой, сюда!
Он протянул руку, Колзаков, не двигаясь, смотрел ему в глаза, в упор:
- Покажи документ!
- Что?.. Вот сюда, на стол кладите! - повторил Меловой.
- Дай документ, так не отдам.
Меловой нервно дернул пуговицу бокового кармана, вытащил что-то не то, отыскал мандат, развернул и положил на стол перед Колзаковым.
Конвойные солдаты уже жались в дверях, дожидаясь. Нисветаев, который их привел, смотрел с ужасом. Дочитав мандат, Колзаков медленно отстегнул шашку и бережно уложил ее на край стола. Рядом небрежно бросил пистолет в кобуре со всей портупеей и ремнем, оставшись распоясанным, как положено арестованному. Потом вынул из кармана серебряные часы с крышкой, положил и толкнул по столу так, что они скользнули и упали на колени Мелового.
- Это тоже себе возьми. Еще один танк подобьешь, тебе вторые дадут.
Меловой бросил небрежный взгляд на блестящую крышку часов, где была выгравирована благодарность Реввоенсовета республики.
- Нас своими прежними заслугами не разжалобишь, - презрительно сказал он и отложил часы.
Ни на кого не поглядев, Колзаков повернулся и пошел к двери. Совсем другой человек, чем вошел сюда, распоясанный, по виду уже не солдат.
- Приказ об аресте по обычной форме сами сумеете напечатать? - спросил Меловой, подходя к Леле. Она сидела, держась обеими руками за машинку, потому что пол уходил у нее из-под ног. - Значит, так: должность - командир батареи, фамилия, имя, отчество... - Он взял именные часы, повернул их к свету и стал диктовать фамилию и имя по наградной надписи на крышке.
Леля сидела в маленькой столовой за круглым столиком и слушала Катерину Ивановну. Дом был полон запаха жирного жаркого. Нисветаев ходил под окнами во дворе, выплескивал воду, гремел железом, что-то выкапывал лопатой из земли.
- ...К нам пришли делать обыск, и я сказала: пожалуйста, заходите, сколько угодно, нам скрывать нечего. Они прочитали его тетрадки. Оказывается, он выписывал все трудные незнакомые слова и по словарю отыскивал объяснение... А сегодня утром я пошла и добилась разговора с какой-то женщиной из этой тройки... Я ей сказала: "Не смотрите, пожалуйста, что у меня шляпка и такая кофточка и я кажусь вам несовременной. Мы сорок два года... нас каждый знает в этом городе, и мы себя ничем не запятнали недостойным. Некоторые сейчас этого не ценят, и совершенно напрасно!" Она снисходительно улыбалась, и я ей сказала: "Знаете, десять лет назад нам с мужем для того, чтобы подписать протест против исключения с волчьим билетом ученика за революционные брошюры, нужно было больше мужества, чем сегодня требуется для того, чтобы написать ядовитый стишок против английских капиталистов или Николая Второго!.. Уверяю вас - больше!.. А мы это делали. И вот я вам говорю про этого Колзакова. Если вы не понимаете, что сажать в тюрьму таких людей - это или недоразумение, или трагедия, то, значит, это именно трагедия. Это вам говорит старая женщина, которая видела много подлости и несправедливости в жизни". И еще сказала: "Как раз у вас не должно быть несправедливости! Именно вы должны быть безупречны!.." И она, надо признать, терпеливо выслушала, хотя я ей надоела и она была очень усталая.
- Когда вернется военком Невский, все как-нибудь уладится. Не может быть, чтоб не уладилось, - уже в который раз повторяла Леля. Это для нее уже вроде заклятия сделалось: "Когда вернется Невский..."
Вернулся со двора Нисветаев, снимая на ходу фартук.
- Что ты там возился? - спросила Леля.
- Так, убирал все последствия с глаз долой, - неохотно пробормотал Илюша.
Денис Кириллович вышел из кухни, откуда доносилось скворчание жира и запах жареной утки, и, присев бочком к столу, сказал:
- В конце концов, ее существование было необыкновенно гармонично. Она прожила жизнь, полную довольства и тихих радостей, не причинила вреда никому, кроме дождевых червей, а перестав существовать, стала великолепным жарким и скрасит тяжелые минуты обиженного человека.
- Только без лишних сентиментальностей! - предупредила, настораживаясь, Катерина Ивановна.
- Я говорю только о гармонии!.. Когда я начинаю в ней сомневаться, я всегда вспоминаю треску. Разве не высший пример гармонии всего сущего, что в тресковой печени заключено ровно столько жира, сколько нужно, чтобы ее поджарить?
Катерина Ивановна шепнула Леле:
- Он шутит, потому что грустит, вспоминая о нашей Уле!.. Нам хотелось послать Колзакову что-нибудь вкусное, но у нас только пшено... И мы подумали об Уле, но у нас не хватало мужества. Илюша взял все на себя, сейчас вот даже выкопал ее тазик, чтобы ничего нам не напоминало. Конечно, первое время нам будет ее недоставать, но это будет недопустимая сентиментальность, граничащая с ребячеством... Завтра Илюша отнесет жаркое в тюрьму, он уже там свой человек. Подумать все-таки, какая это ужасная ошибка! Как они могли именно его арестовать?..
- История, - утомленно сказал Денис Кириллович, - в конце концов, это список ошибок, совершенных разными людьми. Маленькие люди совершают несколько небольших ошибок, достаточных, чтобы испортить жизнь себе и своим близким. Великие люди делают такие ошибки, от которых гибнут жизни великого множества людей... Все мы страдаем от ошибок, совершенных другими людьми. И единственное и весьма сомнительное утешение можно найти в том, что другие страдают от наших ошибок...
- Вы когда-нибудь слышали, чтоб учитель история так говорил о своем предмете? - спросила Катерина Ивановна. - Его называли нигилистом и прощали только как чудаку.
- Мы с тобой и есть чудаки, - сказал Денис Кириллович. - Когда очень долго притворяешься заикой, начинаешь заикаться в самом деле.
В начинающихся сумерках Леля с Нисветаевым, боясь опоздать, почти бегом возвращались в штаб. Под мышкой Илюша осторожно, оттопыривая локоть, чтоб не замаслиться, тащил горячую утку, обернутую в несколько бумаг.
- Может, он и прав, не знаю, - торопливо на ходу говорил Нисветаев про Колзакова. - Но ведь приказ-то выполнять нельзя отказываться? А? Ему бы согласиться, а потом видно бы было... как-нибудь и обошлось, а он ведь прямо в лоб, как бешеный, я, честное слово, думал - он сейчас рванет шашку из ножен да как полоснет этого Мелового... Одно слово, что Меловой, неживой, черт какой-то... Только бы Невский поскорей вернулся. Митинг сегодня был, слыхали?
- Был митинг? - безучастно спросила Леля. - Значит, собрались старгородцы?
- Вот туда бы Невского!.. Собрались немного, кучками, с опаской! Хромов речь говорил. Хорошо говорил, мне понравилось. Обрисовал, как наши братья в порабощенных странах с надеждой следят за каждым нашим успехом. А у нас есть такие, что покрыли себя позором. Куда они глаза будут девать, когда мы все равно победим? И про международное положение все так ясно высказал, мне вообще нравится, как Хромов говорит... А они, собаки, вроде и слушали, вроде и не слушали. Выкрики были подлые, хотя немного, так, вничью сыграли, ничем кончили.
- А что же теперь мобилизованные унтера? - спросила Леля.
- Я к ним заглядывал, - с удовольствием прищелкнул языком Нисветаев. У них порядок: караул сменяется по часам, дневальство, все как надо. Только одно - спят с винтовками, на обед идут с винтовками. Откуда-то узнали, что их разоружать хотели. И откуда узнают? Сидят, в общем, в казармах, и их не трогают... Только бы товарищ Невский появился...
- Мне он тоже очень нравится, - сказала Леля. - И все почему-то на него надеются. А уж Колзаков просто... как сумасшедший за него.