- Самое малое - именные часы дадут, - сказал Пономарев. - В обязательном порядке.

- А тебе завидно? - спросила Саша.

- Кому часов неохота, - солидно согласился Пономарев. - А в целом ты не в курсе вопроса, а болтаешь.

- Что ж, неправда, что он танк поджег? Неправда?

- Почему неправда! А только для Колзакова подобный эпизод не играет значения. На каком вопросе человек собаку съел, тот, значит, ему в руки и дается.

- Кто тут у вас собак ест? - весело спросил, входя в комнату, Нисветаев.

- Это мы про Колзакова, - сказала Саша.

- Они рассуждают, - снисходительно пояснил Пономарев, - а я его знаю. Еще с фронта империалистической, когда он наводчиком в третьей батарее сто шестого конно-артиллерийского дивизиона служил. В те поры на Колзакове офицерами много хорошего коньяку было пропито. Вы-то не знаете, а я знаю. Он, может, в целой армии лучший был наводчик. И на него эти золотопогонники держали паре.

- Ну-ну-ну? - весело потирая руки, выспрашивал Нисветаев. - Как это паре?

- Очень просто. Например, обнаружен у немцев наблюдательный пункт. Какая-нибудь колокольня или вышка, и они, приспособившись, с ней корректировать огонь. Вообще какая-нибудь оригинальная цель. И вот сейчас держат паре: со скольких снарядов он отшибет данной колокольне башку. И сейчас вызывают туда Колзакова с его орудием. Он там оглядится, выберет местечко, ночью туда орудие доставят, а утром - ему это дело привычное: перелет, недолет, цель в вилке, бац, бац, только кирпич брызнет, кумпола нет. Ну, фокус как фокус. Кто на что насобачился. А то еще у нас ефрейтор стаканы жрал. Водку выпьет, сперва откусит с краешку, так по кусочку и весь слопает и не поцарапается. Он, может, этих стаканов целый шкаф слопал и привык. А Колзаков с четырнадцатого года только из пушки и бьет. Набил руку.

- Э-э, зря говоришь, Пономарев. Герой Колзаков, так и говори: герой!

Пономарев снисходительно хмыкнул:

- Какое же тут может быть геройство? Кабы человек, скажем, стрелял плохо, а взял бы да вылетел на открытую позицию и давай палить, это действительно геройство.

- Дурак и был бы твой человек!

- Правильно. Дурак. А все ж таки герой! Потому что шел бы на погибель. А Колзаков, я тебе объясню, он же за версту третьим снарядом любую цель накрывает, это ему как все равно тебе папироску с одной спички закурить. Никакого значения ему не играет, что танк, что черт, он свое знает: вколотит ему прямое попадание, и будь здоров!

- Нет, не люблю, - краснея от досады, сказал Нисветаев. - Вот не люблю я таких рассуждений, ну тебя совсем! - И повернулся к девушкам: - Белые шесть танков пустили с пехотой. А танк, знаете, какая штука, от пуль он как бугай от мух хвостом отмахивается, только щекотно. У нашей пехоты такое скучное сделалось настроение, прямо тоска. Вдруг, глядят, наша пушка по полю во весь карьер скачет им навстречу. Вылетели они на какой-то холмик, снялись с передка, бегом выкатили на огневую, все это, конечно, счет по секундам, как на ученье. Колзаков сам за наводчика... и вот как дал прямое попадание и сейчас на картечь, потому что белая пехота уже наваливается. Ну, тут и наши до того повеселели, заорали и пошли, и пошли... Танки-то и завернули обратно. Их ведь тоже берегут, они у них считанные!.. Нет, лихо, что говорить!

- Ну и что? Отчаянность! - зевнул Пономарев. - Он и всегда был озорной. Бывают такие, себя не жалко. Истомина, вот это срочно перепечатать. Вот тут большими буквами и тут отступи и до конца строки не дописывать, чтоб был простор для подписи с росчерком. Запомни, у командующего, товарища Беляева, росчерк очень требует простора, потому вокруг всей подписи обводится такой петелькой и хвостик вверх.

Кастровский, постукивая своей толстенной палкой, прохаживался по фойе, поджидая Лелю. Увидев, что она спускается с лестницы, он сделал шаг к ней навстречу, плавным жестом снял панамку.

- На правах старшего... и более опытного... Позвольте вам задать вопрос.

- Ну, давайте на правах, - сказала Леля. - Только я спешу.

- Я и хочу вас спросить: куда вы спешите?

- К знакомым.

- Предположим... А тот гусар, с которым вы ускакали верхом? С концерта? Что это было?

- А это уж на каких правах?

- Хотя бы вашего отца.

- Вы отец только на баррикаде... Ну поехала и промокла. Ну дура, и все, если вам очень интересно.

- Да, интересно. В особенности, когда я опять вижу сейчас гусара, который ходит перед подъездом театра и поджидает вас. И это уже другой гусар. Это начинает меня беспокоить. Вы очень молоды и неопытны... Я чувствую за вас ответственность перед... перед...

Леля засмеялась:

- Да ведь это Илюша Нисветаев!.. А перед кем вы чувствуете ответственность?

- Перед вашими родителями, если они у вас есть. Нет? Ну хотя бы перед вашими родными...

- Значит, перед теткой Лушей, она у меня одна.

- Перед теткой Лушей. И вообще безразлично, почему человек чувствует ответственность! Я чувствую - и все. Он пойдет вас провожать?

- Наверное, потащится.

- Я пойду с вами. Познакомьте меня с ним.

- Ну и чудак вы все-таки, - сказала Леля. - Я же вам говорю, что это просто Илюшка. Еще знакомить! Смех!

Розовощекий адъютантик командующего, Нисветаев, с девичьей талией, с его мальчишеской страстью к пистолетам, нашивкам и значкам, славился безрассудной храбростью при выполнении боевых поручений, постыдной слабостью к сладкому и в особенности к меланхоличным провинциальным девицам, в которых он влюблялся при самых неподходящих обстоятельствах с поразительной быстротой и переменным успехом.

В Лелю он влюбился сразу же и, остановив в коридоре штаба, деловито сказал:

- Ты подумай, такое суровое, грозное время, совсем неподходящее для нежных чувств, а я в тебя влюбился, как какой-нибудь безумец. Вот ирония судьбы, верно?

- Бывают же такие случаи, - с неопределенным выражением сочувствия, серьезно вздохнула Леля.

- Насмешка! Ведь жизнь наша коротка. Цветы надо срывать, пока они еще свежи!.. А что я, неправду говорю? Факт. Живем мы один только раз. Мы заняты всякой прозой жизни и не обращаем внимания, что благоухают цветы и каждая былинка в природе, все зовет нас к любви. Чего нам ждать? Пойдем вечером в парк.

- Здорово. И действует?

- Не понимаю этого вопроса.

- Ну, спрашиваю, действуют эти былинки и всякое садоводство? Жеребятина-то эта?

- На нежных девичьих устах и такие фельдфебельские приговорки! печально сказал Нисветаев.

- Что же не отвечаешь? Действуют на твоих барышень?

- Ну, как когда... Раз на раз не приходится, - нехотя сознался Нисветаев. - Хотя в общем жаловаться нельзя... Но тебе-то я говорю от всей искренности моих нерастраченных чувств.

- Илюша, - сказала Леля, - ты же неглупый малый. Не представляй из себя Петрушку.

Нисветаев почернел как туча. Еле выдавливая слова, обидчиво сказал:

- А что, я их сам придумываю, что ли? Виноват я, раз им нравится? А нравится, так мне что? Пожалуйста! Я еще много знаю... - Он криво улыбнулся и с робкой надеждой спросил: - А тебе как нравится?

Леля протянула руку, легонько и дружелюбно потрепала его по плечу.

- Ах, вот как? Ты мне предлагаешь дружбу? - Он рассмеялся саркастическим смехом. - Дружба между мужчиной и женщиной! Ну, я не мальчик! - Он чопорно козырнул и ушел твердым шагом, не оглянувшись.

На другой день в том же коридоре он опять остановил Лелю и бодро сказал:

- Ты не обращай внимания, что там я тебе говорил. Чепуха! Да и ты дала мне прикурить! Но ведь вон как интересно получается, теперь-то я в тебя правда влюбился! Да нет, ты на меня не махай руками, я тебе только к тому, как другой раз интересно получается... - Добродушно и недоуменно улыбаясь, он пожал плечами и ушел, покачивая головой.

Потом как-то он вдруг принес и разложил молча перед ней восемь фотографий своих девиц: барышня, облокотившаяся на обломок античной колонны у провинциального фотографа; длиннолицая девица с челкой, вырезанная из семейной фотографии так, что сбоку виднелось чье-то плечо и торчал острый конец уса; несколько бледно-желтых фотографий, отклеенных от старых удостоверений; и одна на картоне: пухленькая девушка с обнаженным плечом и раскрашенной розой в зубах.