Со мной Лев Евгеньевич тоже имел беседу, когда я впервые заявилась в санаторий. Поговорили мы тогда с полчаса о каких-то пустяках, потом Лев Евгеньевич погладил свою профессорскую бородку, хихикнул и распорядился пускать меня к своему "интереснейшему случаю" в любое время дня и ночи, невзирая на сопротивление последнего.

– Так, Ниночка, что у вас стряслось? - поинтересовался Лев Евгеньевич, когда с процедурой приветствия и обязательными расшаркиваниями было покончено. Он почему-то упорно называл меня Ниной, а я не поправляла, чтобы не обижать человека. - Обычно вы меня своими визитами не жалуете, в отличие от некоторых, ха-ха!..

– Лев Евгеньевич… - Я поставила чашку на блюдце и решила не тянуть кота за хвост. - Скажите, пожалуйста, это правда, что мои посещения плохо влияют на Игоря Георгиевича?

– Это кто вам такое сказал? - несказанно удивился Лев Евгеньевич. - У господина Давлетьярова что, очередной неконтролируемый приступ хамства? Не обращайте внимания, лапочка, это он сгоряча, хотя мог бы быть и сдержаннее с очаровательной девушкой!

– Да нет, он тут вообще ни при чем, - поспешила я спасти Игоря Георгиевича от очередного пропесочивания, на которые Лев Евгеньевич был большим мастером. - Я в принципе спрашиваю…

– Ну, если в принципе… - Лев Евгеньевич положил мне еще кусочек торта. - Ниночка, вы кушайте, с вашей фигурой вам опасаться нечего!.. Так вот, если в принципе, то все с точностью до наоборот. Вы, лапочка, моего пациента злите, можно сказать, из себя выводите… Вы удивлены, откуда я знаю? Так весь санаторий знает, Ниночка, у нас тут все на виду. После ваших визитов к Игорьку лучше не подходить, может сгоряча так обласкать, что неделю не опомнишься!

Я фыркнула. Лев Евгеньевич с высоты своего возраста упорно именовал Давлетьярова Игорьком, прекрасно зная, что тому такое обращение не нравится. Я-то злила Игоря Георгиевича неосознанно, а Лев Евгеньевич делал то же самое с большим профессионализмом.

– А уж когда он с вами заниматься начал… - Лев Евгеньевич покачал головой и восторженно закатил глаза. - Ко мне соседи его прибежали, мол, крик стоит такой, будто убивают кого, и дверь заперта, не ломать же! Насилу успокоил… - Я снова улыбнулась. Могу представить эту картину! Лев Евгеньевич же продолжал: - Кстати, Ниночка, это очень хорошо, что вы уговорили его вернуться к работе. Первое время он пытался меня убедить, что она ему опротивела, так врал ведь, проходимец, и не краснел! Любит он свою работу, Ниночка, вы не представляете, как любит! Даже я наслышан, каким он был специалистом и чего лишился…

Лев Евгеньевич печально покачал головой, снял очки, посмотрел на меня своим цепким взглядом, не подходящим к доброму "айболитовскому" лицу.

– На его месте любой бы сломался, - сказал он вполне серьезно. - Во всяком случае, поначалу я опасался попыток суицида. Сейчас вижу, зря опасался. Не такой это человек.

– Лев Евгеньевич, - сказала я. - Раз вы слышали об этой истории, то, наверно, знаете - это ведь я во всем виновата. Если бы не я…

– Ниночка! - Лев Евгеньевич погрозил мне пальцем. - Во всем вы виноваты быть не можете. Уж поверьте мне на слово, лично вас в своих несчастьях Игорек не винит. Он ведь уже взрослый человек и очень неглупый, должен вам сказать. То, что он сделал, он сделал потому, что сам так решил, причем здесь вы? Этак можно обвинить ваших папу с мамой в том, что они вас на свет родили. А не было бы вас, не было бы и проблем, так по-вашему получается? - Лев Евгеньевич снова мелко хихикнул, наслаждаясь растерянным выражением моего лица. - Так вот, если бы не вы, Ниночка, с Игорьком все было бы много хуже, чем мы имеем на данный момент. Я, увы, не могу изобрести такого разнообразия способов, чтобы постоянно держать его в тонусе, так сказать, а вы каким-то образом ухитряетесь выводить его из себя настолько, что запала хватает надолго. А это ему на пользу. Помните же, какой он поначалу был?

Еще бы я не помнила! Я же говорю, первое время Давлетьяров вообще ни с кем не разговаривал, особенно с врачами, ушел в себя и норовил так там и остаться. Потом ничего, начал понемногу реагировать на окружающих. Конечно, тут сперва хорошо поработал Лев Евгеньевич, а меня он, видимо, решил применять в медикаментозных целях, для поддержания и закрепления эффекта.

– Вспомнили? Вот то-то же, - хмыкнул Лев Евгеньевич. - Дивной мерзости нрава молодой человек, должен вам признаться, Ниночка, никогда прежде таких не встречал. Зато уж если его разозлить как следует, он горы свернет, а вот если начнет себя жалеть и убеждать в собственной никчемности - пиши пропало. Так что вы, Ниночка, очень кстати пришлись.

Лев Евгеньевич посмотрел на меня с хитрецой, мол, сознаешься, может, что тебе от Давлетьярова надо, и кем ты ему приходишься? Я сделала вид, что не поняла намека. А может, он ничего такого и не имел в виду. Скорее всего, все мои побуждения и так были у него, как на ладони. Вот бы он еще мне о них рассказал!

– Надо же, - сказала я. - Ни за что бы не подумала!..

– Но это же на поверхности лежит! - воскликнул Лев Евгеньевич. - То же самое я говорил и госпоже Розен. Вы ведь ее знаете? Очаровательная дама!

Я поперхнулась тортом. Какая еще госпожа Розен? Лариса Романовна, что ли? Нет, у нее фамилия Смирнова… Что-то много народу тут вьется!

– Спасибо, Лев Евгеньевич, - сказала я, мужественно допив чай и выслушав очередную порцию медицинских баек. - Вы прямо меня успокоили… Извините, что отняла у вас время.

– Ну что вы, Ниночка! - расцвел Лев Евгеньевич. - Всегда рад вас видеть!

В глубокой задумчивости я вышла на улицу и отправилась в парк. Да, народу все прибывает. Какая-то госпожа Розен, зачем-то интересующаяся состоянием Давлетьярова… Ничего не понимаю!

Я бы наверняка выскочила из-за поворота аллеи на полном ходу, если бы не развязавшийся шнурок. Я наклонилась его завязать, и вот тут-то услышала знакомый голос:

– Игорь, ты извини, что я взяла на себя смелость сказать… В общем, эта девочка здесь больше не появится. Думаю, так будет лучше для вас обоих. Ты доволен?

– Более чем!

Я как сидела на корточках, так и замерла, превратившись в слух. Это голос Давлетьярова, совершенно определенно, но тон! Я никогда не слышала, чтобы он так разговаривал. Голос был на пол-октавы выше обычного, нервный, взвинченный, на грани истерики, словом, так мог бы говорить избалованный ребенок, но не тот Давлетьяров, которого я знала. Или совсем не знала? Он продолжал тем временем: