— …Я не знаю фамилию. Его зарезали сегодня в бассейне. Если придут из милиции, скажите, что его Борг зарезал. Борг, Лев Гургенович. Тысяча девятьсот сорок девятого года рождения. А?.. Владимир. Может быть, Акулов или Акуличин… А какие есть? Что… Как вы сказали?..

Тут Киру, внезапно выронившую трубку и побледневшую, повалили на спину. Она почти не сопротивлялась; только когда первый с усилием втолкнул свой тугой пенис в её сухое, сжавшееся от страха влагалище, крикнула. Крик ещё больше распалил оборотней-насильников. Первый, дёрнувшись всего два-три раза, кончил; второй, видимо отчасти осознавая ужас происходящего, продержался толчков десять-пятнадцать. Потом она беззвучно плакала, а они её раздевали. Совсем, догола. Гладили, трогали и разглядывали. Обсуждали, целка они или не целка. Потом её перевернули на живот и подогнули ей колени. Пристроившись сзади, один из них стал пытаться засунуть ослабший пенис в её попу, но у него не получалось.

Тем временем Кира стала понемногу выходить из шока и соображать. Наконец, окончательно поняв, что происходит, она до боли стиснула зубы. Она затаилась. Она даже притворилась, что всё это ей приятно.

— Слышь, ей уже по кайфу, — сказал Гусев. — Слышь?..

Кира слегка постанывала и по-кошачьи прогнула спину.

— Давай, давай, она в рот хочет…

Второй мальчик приблизился и выставил свой тоже уже не сильно возбуждённый пенис. Кира повернулась, взяла его в рот и изо всех своих сил, удесятерённых гневом, стиснула челюсти.

Поведя зубами из стороны в сторону, словно пилой, она откусила ровно половину и выплюнула. Встала и приблизилась к Гусеву. Увидев её глаза и окровавленный подбородок, тот бросился из комнаты, но из-за спущенных штанов упал, с размаху ударившись головой о край комода. Обмяк и остался лежать лицом вниз.

Кира выдвинула ящик с принадлежностями для шитья, достала ножницы с ручкой на все пальцы правой руки, опустилась на корточки, оттянула и одним махом отсекла Гусеву мошонку.

Поднявшись, огляделась.

Телегин, схватившись за пах и конвульсивно дёргаясь всем телом, сидел на полу и молча смотрел на неё, широко раскрытыми глазами. Под ним медленно растекалась лужа густой крови. Гусев лежал, в нелепой позе, раскинув руки, и его тёмный ручеёк тянулся к луже крови приятеля.

Берёзкина накинула халат и позвонила в «скорую». Затем села и стала молча смотреть в одну точку. В тишине хлопнула входная дверь, в прихожей послышались голоса. Это вернулись родители.

Телегин посмотрел на пол. Две лужицы крови сомкнулись. Нащупал липкими пальцами монету в кармане спущенных брюк. Приложил монету к упругому шарику за ухом и изо всех сил надавил. Шарик лопнул, под кожей растеклось горячее, в голове щёлкнуло и со скрежетом провернулось.

20

Я открыл глаза и увидел Зюскевича. Он всё так же сидел за пультом в помпезно-сталинском интерьере метрополитена. Его сигарета, которую он прикурил до того, как нажать «enter», горела на том же месте, а пепельница была пуста. Он затянулся не больше одного раза. Похоже, что наши похождения действительно заняли не более секунды эксперимента.

Мы сидели, глядя перед собой и боясь даже украдкой скосить глаза друг на друга. Я получил по заслугам, но Гусев, потерявший сознание после удара, вообще не знал, что его кастрировали. Он думал, что для него всё впереди.

— Так мало? — равнодушно спросил Зюскевич. — Ровно сутки…

— Нормально, — сказала вдруг Кира. — Достаточно. Всем хватило. Спасибо.

Я всё-таки украдкой скосил на неё глаза. По щекам у неё катились слёзы. Сидеть рядом было невыносимо стыдно. В том, что машина времени работает, сомнений больше не было. Никакой кибер-симулятор не смог бы дать столь явственное ощущение реальности. Следовало поскорее забыть о случившемся или хотя бы перевести тему.

— В восемьдесят четвёртый хотите? — поинтересовался Зюскевич безразличным тоном портье дешёвой гостиницы.

— Да! — торопливо откликнуться Гусев. — Хотим!

Он видел, что сделала Берёзкина со мной, то есть, с тем бесом, который вселился в ребёнка. Его интересовало, кто раздавил шарик: я, Берёзкина или он сам во время падения. Но ни спросить, ни даже повернуть голову в нашу сторону он не решался.

— Выпить… — я облизнул сухие губы, — выпить можно?

Зюскевич вышел из-за пульта и дал нам выпить из фляжки чего-то хорошего и очень крепкого.

— Бальзам какой-то?.. — пробормотал Гусев, начинавший первым.

Он не посмел передать фляжку Берёзкиной, а вернул её Зюскевичу. Из его рук Кира взяла и в несколько приёмов выпила, как мне показалось, довольно много. Не глядя, передала мне, и я допил оставшееся. Нам стало хорошо и мы покурили.

— Да-да! — сказал я. — В восемьдесят четвёртый. Это нормально.

Все ждали, что скажет Берёзкина.

— Крути, — сказала она. — Дело не закрыто.

Потом, в последствии, я понял, что она, конечно, имела в виду Борга. Доктора Борга, зарезавшего скальпелем её первого и единственного. А мы… Нас она воспринимала не более, чем глупых обезьянок, с которыми одни проблемы. Но в тот момент я и Гусев приняли её слова на свой счёт и насторожились.

Зюскевич сел за пульт, сказал, что всё готово. Мы тоже были готовы. Он стряхнул пепел, сказал «поехали» и нажал кнопку.

Мысленно очертя головы, мы снова полетели вниз, беззвучно пронзая витки времени. На этот раз — в одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый…

Часть третья

ПОЧТИ РОК-Н-РОЛЛ

1

Окна большой мансарды на улице Софьи Перовской разрисовали морозные узоры. Вылезшее из-за домов солнце вдруг их разом осветило, и лучи засверкали по православным образам, китайскими божками, красочным иллюстрациям из «Бхагавадгиты» и шитой серебряным арабским узором иудейской кипе на голове хозяина.

Царь русского рок-н-ролла открыл глаза.

Пятеро наложниц, жён его солдат-музыкантов, тут же стали молиться и плакать от счастья и окуривать своего господина благовониями. От курений над головою его высветилось загадочное кольцо.

Царь опустил ноги в тазик с подогретой водой, в которой плавали лепестки роз. Наложницы принялись омывать ему ноги, затем обтёрли насухо мягкими полотенцами, затем, отталкивая друг дружку и припав к тазику, выпили всю воду до последней капли.

БГ ступил в туфли с загнутыми носами и поднялся. По обычаю древних шумеров он не носил нижнего белья, и при виде его мужских достоинств наложницы издали вздох восхищения. На плечи его набросили подбитую горностаем алую атласную мантию, и он вышел из спальни в приёмную, служившую также по необходимости коммунальной кухней.

А здесь уже выстроились в ряд его верные солдаты-музыканты, бойцы рок-н-ролльного фронта. Маленький шут-арапчонок по прозвищу Африка закувыркался под ногами, и легонько дёрнул, ущипнул господина за крайнюю плоть, дабы вызвать улыбку на его лице. БГ потрепал Африку по жёстким кудряшкам, наклонился и с улыбкой что-то шепнул ему на ухо. Арапчонок засмеялся, захлопал в ладоши и закувыркался по ковру пуще прежнего.

Лейтенант Сева Гаккель, повернулся на каблуках и, шагнув строевым шагом, поднёс царю блюдо с поросёнком, обложенным кашей, пареной репой и черносливом. А на столе уже полно всего — и розетки с икрой, и гренки, и яйца всмятку в серебряных рюмочках. БГ кивнул, сел за стол и принялся неторопливо есть, бросая кусочки под стол. Там, под столом, резвился неугомонный арапчонок. То он рычал и хватал царя зубами за перстни с камнями, то подставлял ему кучеряшки, чтоб царь жирные пальцы об них вытер.

В эти дни БГ жил по религии туземцев острова Туканака, позволявшей разговляться после длительного зимнего поста, во время которого несчастные аборигены питались исключительно сухими колючками. По счастью, в тот тяжёлый период поедания колючек царь молился идолам острова Накатука, находившемся в противоположном полушарии. А эти идолы предписывали до наступления весны есть мясо, даже, по возможности, человеческое. Но БГ не стал есть человеческого мяса, хотя имел на это полное право. Великодушие и аскетизм царя вызывали потоки слёз умиления у его паствы.