18

В свете фонарей кружил снег. Ветер стих и заметно потеплело. Брели по улицам куда глаза глядят. Почему-то оказались возле скупки на Рубинштейна. Остановилась около дверей закрытого пункта скупки драгоценных металлов. Рядом, как будто случайно, возник жучок-перекупщик.

— Продаёте? — произнёс он негромко, озираясь по сторонам.

Гусев показал свою монету.

— Сто рублей, — сказал жучок, едва взглянув.

— Двести, — Гусев начал торговаться по привычке.

Жучок мотнул головой и отошёл.

— Ладно, берите.

Телегин тоже отдал свою монету и получил сто рублей — два зелёных полтинника, месячную зарплату инженера. На эти деньги можно было купить сорок килограмм баранины или десять тысяч коробков спичек; двести упаковок вкуснейших пельменей или четверть тонны сырого минтая; тонну картофеля или тысячу пирожков с мясом…

Зашли в «Гастрит», кафе-автомат на углу с Невским, перехватили пирожков. Показалось мало. Взяли по две порции сарделек с тушёной капустой. И ещё по две.

Пошли по Невскому в сторону Лиговки.

— Этому парню можно завтра не звонить, — сказал Гусев. — Он жулик. Натравит на нас каких-нибудь бандитов.

— Думаешь?

— Думаю. У тебя есть дома запечатанная колода на пятьдесят четыре карты?

— Нет.

— Какая есть?

— Ну, такая… Тридцать шесть. Замусоленная.

— А я видел, как он эту доставал. У него таких полный ящик.

— У него? Зачем?

— У него… Или у его папашки. Который всё время в командировках. А когда дома, уютными вечерами играет карточками со своим ребёнком. Учит его разным карточным фокусам…

— Кидала, — сообразил наконец Телегин. — Профессиональный карточный шулер. Поезда, пароходы… Командировки. Блин, во попали!! Значит, он нас как детей делал. Всё рассчитал с самого начала. Есть две копейки?

— Не надо.

— Почему не надо!

— У таких, как они, крыша. Наши адреса знают. Лучше вообще не высовываться. Сами виноваты, что так лопухнулись.

Незаметно подошли к Московскому вокзалу. Настроение, конечно, было испорчено, однако сытые желудки уже благоприятно подействовали на нервную систему. Решили просто посмотреть.

Ещё у стоянки такси заметили женщину, не очень юную, не очень свежую, гулявшую без видимой цели с ключами на пальце. Останавливая свой взгляд на каждом мужчине, она как будто говорила: «Бери, бери, не пожалеешь!..» К разочарованию Гусева и Телегина, пофланировавших два раза ей навстречу, проститутка не обратила на них ни малейшего внимания.

Тогда Гусев, по характеру и роду своей работы более раскованный, подошёл и деловито поинтересовался:

— Сколько стоит?

Женщина удивилась уверенному тону и стала вглядываться в ребёнка, заподозрив, вероятно, что имеет дело со взрослым карликом.

— Тебе сколько лет?.. — произнесла она хрипловато.

— Много, много уже. Отстал в развитии. Сколько берёшь?

— Че… четвертной.

— Ещё одна есть? Нас двое.

— Нет… А вы что, в цирке работаете?

— В цирке, в цирке. Вся жизнь один сплошной цирк. Как зовут? С кого года будешь?

— Сорокового.

— Тридцать четыре. А нам — по сорок четыре. Понятно?

— Так я двоих могу… обслужить. Со скидкой. С обоих сороковник. Меня Ниной зовут.

В темноте, шапках, воротниках и снежинках было трудно понять, кто такие. А ребёнок так говорить не мог.

— Ключи от квартиры?

— Комната… служебная. Тут рядом.

— Ну ты сказанула: служебная. Пошли. Держи задаток.

Нина взяла две красненьких, и они прошли квартал по Старо-Невскому.

— Может, тебе выпить взять?

— Себе возьмите, а я не пью… в завязке.

Прошли дворами, поднялись на шестой этаж, вошли в коммуналку, пробрались по захламлённому коридору. Нина отперла комнату, пропустила вперёд клиентов и зажгла свет.

— Раздевайтесь…

Половину крошечной комнатушки занимала разобранная тахта с выразительным пятном на простыне. Было душно, воняло постелью и парфюмом. Такая атмосфера ещё больше распалила подростков, чувственность которых бомбардировали гормоны с мощью атомного реактора.

— Лимит времени? — спросил Гусев.

— Полчаса.

— А если на всю ночь?

— Стольник. Особые желания — особые расценки. Чего стоите?..

Сама Нина была уже в одном лифчике и юбке. У неё оказалась тонкая спортивная талия и развитые формы, при виде которых у мальчиков потекли слюнки буквально отовсюду. Не сводя глаз с вожделенной фигуры, они начали раздеваться. Под куртками оказалась школьная форма.

Тут, постепенно, Нина стала меняться в лице.

— Э!.. — сказала она, прекратив стягивать колготки. — Э, карлики, а ну-ка ещё раз: сколько вам лет?

Она поднялась, застегнула юбку на крючок и зажгла верхний свет. Взяла одного, потом другого за подбородок, подняла лицо к свету.

— Ладно, ладно, сколько надо? — заволновался Гусев. Прервать всё на этом мгновении было немыслимо. — Сколько денег хочешь?

Но проститутка была уже в бешенстве:

— Вы что, блядь, — зашипела она, сверкая глазами, — хотите меня в землю зарыть?! Меня мусор пасёт каждую минуту, за каждого козла отчитываюсь перед ним. Да меня сейчас же из-за вас, поганых соплей, на сто первый километр, а может, и опять на нары!.. Твари позорные! Брысь отсюда! На цыпочках, чтоб никто не видел!!

И, сунув Гусеву за воротник две красненькие, она вытолкала детей на лестницу.

— Если ещё раз увижу ваши рожи, яйца вырву!..

Мачо-недоростки медленно спустились и вышли на улицу. Удар был гораздо более ощутимый, чем потеря клада. Атомные реакторы рвали предохранительные клапаны; вот-вот должен был случиться Чернобыль.

19

Кира возвращалась домой далеко заполночь. Она была рядом с ним всё время, пока не началась операция и её не выставили из больницы едва ли не силой. Она бежала рядом с носилками, когда приехала «скорая»; она, назвавшись его сестрой, не выпускала его руку из своей, сидя в машине. Теперь она думала только об одном: протянуть в комнату телефон и звонить, звонить, пока они не скажут… А как же его фамилия? Акула, Володя… Акулов? Акуличев? Акуличин?..

Окна не горят. Ах, да, родители в гостях, ещё не вернулись. На лестничной площадке у окна стоят двое. Это Гусев и Телегин.

— Одна? — почему-то спросил Гусев вместо приветствия. — А где родители?

— Погоди, — Телегин сделал шаг навстречу, — она, кажется, плачет. Берёзкина, ты чего плачешь?

Не отвечая на дурацкие вопросы малолетних идиотов, Кира достала ключи и открыла дверь. Идиоты сразу шмыгнули в квартиру.

— Что вам надо! — проговорила она сквозь слёзы и сопли. — Убирайтесь вон!

— Ты чо, подруга, — заговорил Гусев голосом сорокалетнего ресторанного лабуха, — белены объелась? Это мы. Не узнала? Раздевайся, рассказывай. Будь как дома.

Телегин помог ей снять куртку, все трое разделись, разулись и прошли на кухню.

— Я его знаю, это Борг, пластический хирург, — пролепетала Берёзкина, достала из пепельницы отцовский окурок, чиркнула спичкой прикурила, затянулась, вытаращила глаза и едва не упала со стула. Гусев подхватил её, Телегин затушил окурок.

— Какой ещё пластический хирург? Ты чо, коза, подтяжку собралась делать?

— Борг его зарезал, я видела. Надо сообщить в милицию!

— Так, спокойно, кто кого зарезал?

— Там, в бассейне, я видела… Он такой же, почти не изменился, только моложе. А он зарезал моего парня, Акулу. Мы только сегодня…

— Понятно. Теля, у неё в бассейне какой-то парень. А нам — уберите руки.

— Все бассейны и сауны — гнёзда разврата.

— Там групповуха, а нам — уберите грабли, малолетки. Ты чо, коза, нюх потеряла? Забыла где ты, кто ты, с кем ты?..

Кира поднялась, вышла в прихожую, взяла телефон и, пошатнувшись, потащила провод в свою комнату.

— Она бухая… Вот сука!

— Смотри, дверь закрыла…

Хлипкая защёлка отлетела после второго рывка. Берёзкина сидела на кровати с телефоном и, хлюпая носом, говорила в трубку: