- Кажется мне, Федор Иванович, мы что-то нашли, - раздумчиво сказал Полбин и опять потянулся к карандашу. - Для такого перестроения в воздухе потребуется немного времени. Это главное. А теперь посмотрим, как мы будем бомбить... Линейки нет?

Дробыш открыл лежавший на столе планшет и достал масштабную линейку. Полбин приложил линейку к Т, изображавшему ведущий самолет, и нанес на бумагу прямую черту под некоторым углом к "пеленгу". В конце черты он нарисовал кружок, вписал в него крестик.

- Цель, - сказал он и провел пальцем вдоль карандашной черты. - А это глиссада пикирования. Сколько самолетов можно послать в пике? Да все пять!.. Смотри... - На карандашной черте появились Т, следующие одно за другим через равные расстояния. Пунктиром было показано, как заворачивает на черту глиссаду пикирования - ведущий самолет, за ним второй, третий... Полбин говорил, ставя значки:

- Ведущий отбомбился. За ним пикирует другая машина, бомбит. Потом третья, четвертая... Пока пятая находится на вводе в пике, ведущий уже вышел с левым разворотом и пристраивается ей в хвост. И опять пикирует, а за ним остальные! Они сохраняют дистанции и на вводе, и в пикировании, и при выходе... Что получилось, полковник Дробыш?

В глазах Полбина светилось торжество.

- Круг замкнулся, вот что получилось, - ответил Дробыш. - Но это же еще не все...

- Правильно! - подхватил Полбин. - Замкнутый круг - это еще не все. Круг в авиации существует давно, без нас. Мы его берем как принцип, вернее как форму. А боевые порядки, организацию прикрытия дадим совершенно новые, применительно к удару с пикирования.

Полбин положил карандаш, свернул вчетверо листок бумаги, спрятал его в нагрудный карман.

- Едем ко мне. Соберем сейчас совещание, потолкуем.

Дробыш вышел в другую комнату и сказал Панину, чтобы тот вызвал шофера. Полбин взял телефонную трубку.

- Николай Ксенофонтович, - сказал он начальнику штаба, - распорядитесь, чтобы через полчаса у меня были Рубакин с заместителем, Самсоненко, флагштурман. Пригласите Филиппа Ивановича. Да-да, совещание накоротке.

Дорогой, сидя в "эмке", Полбин то оборачивался к Дробышу и снова начинал разговор о перестроении пятерок в полете, то на короткое время замолкал и погружался в раздумье. Для Дробыша эти паузы были непривычны, он почти всегда видел Полбина в движении, что-то делающим, отдающим приказания, идущим к самолету по мягкой траве аэродрома, оборачивающимся, чтобы сделать еще какое-то распоряжение перед вылетом... Дробыш понимал, что командир корпуса захвачен новой идеей, и тоже молчал, когда Полбин, повернув лицо с плотно сжатыми губами, смотрел из машины на пыльные придорожные кусты.

"Вот, пожалуйста, и решение задачи с яблоками, - размышлял Полбин. - Если связать несколько пятерок в одну непрерывную цепь, то одновременный удар будет покрепче, чем пять ударов молотком по гвоздю. А почему Крыловский назвал именно пятерку? Ведь он не подсказал, как ее перестраивать в воздухе, но, наверное, понимал, что с нею легче, чем со звеном. Опыт... Огромный опыт. Двадцать лет в авиации не шутка! Небось, когда он садится в самолет, машина чувствует, кто на ней летит. Любой "необъезженный" покорится". Полбин не без удовольствия при-знался себе, что и ему послушен любой самолет из тех, на которых он летал. С первого же знакомства был послушен и "Петляков", хотя Полбин впервые сел на него, как на чужого коня, привыкшего к своему хозяину. Это было два года тому назад под Москвой, когда он поднял с покинутого всеми аэродрома машину, принадлежавшую разведчикам. На всю жизнь врезался в память этот тревожный октябрьский вечер: красное солнце за стволами деревьев, шуршащая, гонимая ветром листва на опустевших стоянках, лязгающие выстрелы противотанковых пушек за лесом и два техника в черных молескиновых куртках высокий щербатый и низенький, вздрагивающий от стрельбы. Как их звали?.. Чубуков и Свиридочкин. Должно быть, Чубуков, если он жив, и до сих пор не верит, что Полбин впервые сел тогда за штурвал "Петлякова". А у него не было другого выхода.

Два года назад... Не так много времени прошло, а сколько событий: Сталинград, работа в столице, запомнившееся на всю жизнь заседание в Кремле, и вот теперь уже пятый месяц на нелегком посту командира большого авиационного соединения. Котлов позавидовал: много сделано, Полбин "пошел в гору"... Но еще сколько впереди сражений, которые надо провести так, чтобы истребить побольше врагов и сохранить своих людей, которые верят ему, идут за ним... Полбин вспомнил глаза Панина, который рапортовал ему в землянке на аэродроме. Всегда приятно видеть, как загораются радостью глаза летчика при встрече со своим командиром. Это значит, что в самом трудном деле, в самом тяжком бою этот летчик поддержит тебя...

- Как у Панина сейчас с дисциплиной? - спросил Полбин, повернувшись к Дробышу.

- Хорошо. С тех пор, как получил Золотую Звезду, он как будто повзрослел...

- Да он и так мальчиком не был, - усмехнулся Полбин. - Бороду бреет, поди, два раза в день. Я имею в виду летную дисциплину?

- Одно замечание пришлось сделать.

- За что?

- Листья в тоннелях радиаторов привез.

- Брил?

- Да.

- Парикмахер! - рассмеялся Полбин. - Должно быть, рассказывает, что "Мессеры" гнались?

- Да. И нет оснований не верить: пробоины в фюзеляже были, да и штурман со стрелком подтверждают...

- Как же это случилось? - Полбин налег локтем на спинку сиденья.

Дробыш рассказал. Панин летал в разведку. Он успел сфотографировать участок вражеской обороны, но над самой линией фронта на самолет напала дюжина "Мессершмиттов". "Петляков" отбивался - Панин был искусен в маневре, - а когда боезапас кончился, летчик с огромной высоты бросил свою машину в пике. "Мессершмитты" гнались почти до земли, подстерегая "Петлякова" на выходе из пикирования. В этот момент, когда самолет на мгновение "замирает", они надеялись его расстрелять. Но и Панин понимал это. Он вывел машину из пике над лесом и пошел "змейкой" над самыми верхушками берез. "Мессершмитты" не рискнули пикировать так низко: при выходе из затяжного пике каждый самолет дает "просадку", достигающую иногда сотен метров. Ошибка в расчете может привести к гибели - врежешься в землю. Панин построил расчет точно и ушел от одураченных преследователей. Но когда он сел на аэродроме, в углублениях крыльев, где гнездятся маслорадиаторы, были обнаружены листья деревьев, срезанные во время "бреющего" полета.

- И много привез? - продолжая улыбаться, спросил Полбин.

- Пилотку полную техник набрал, мне показывал, - ответил Дробыш. - Вот Иншаков тоже видел...

Шофер закивал головой, подтверждая слова полковника.

- Парикмахер! - повторил Полбин. - А к замечанию как отнесся?

- Струхнул сначала. Думал, наверное, что я ему опять трое суток дам, как за "бочки". Но я его особенно не ругал. Ведь не из озорства он это... Машину спас и планшет очень ценный привез.

- Я помню, - сказал Полбин. - Мосты он тогда фотографировал?

- Да.

- Смелый летчик! Беречь его надо.

Машина подняла на деревенской улице пыль и остановилась у школы, в которой размещался штаб корпуса.

Полбина уже ждали. "Узкие" совещания обычно проводились в кабинете начальника штаба. Это была светлая квадратная комната с двумя окнами, служившая в дни школьных занятий учительской. Большая карта полушарий висела на стене, а над ней круглый барометр-анероид, тот самый барометр, который Полбин снял со стены в сельской школе во время отхода наших войск летом сорок первого года. Здесь барометру уже было суждено остаться навсегда.

Напротив школьной карты была прибита гвоздями другая. На ней вилась нанесенная цветными карандашами линия боевого соприкосновения войск. Красные бумажные флажки на булавках отмечали недавно отвоеванные у противника города.

Генерал Грачев уступил Полбину свое место за столом, сам сел справа. Слева сидел Крагин, а у стен на стареньких стульях - Рубакин, Самсоненко, флаг-штурман корпуса подполковник Федосеев и секретарь партбюро штаба капитан Лучкин. Дробыш взял свободный стул.