Прозоровский весь кипел ненавистью к «черни», которая смела при встречах с ним выкрикивать бранные слова. Но он затаился до времени, ожидая возврата стрельцов из похода...

Крики и брань в народе начались с того часа, когда он повесил на мачте разинского «сынка»... Именно с этого времени чернь обнаглела. Двое стрелецких сотников были убиты ночью неведомо кем и за что... Воевода запретил рыбакам отходить от Астрахани, поставив стрелецкий дозор на Волге. Но рыбаки напали толпой на дозор, разогнали стрельцов и дозорную избу речного караула сожгли. Виновных в этом бесчинстве никак не могли найти.

Наконец к нему прискакали двое стрелецких сотников и сообщили, что астраханские стрельцы толпами бросают городовые работы и грозят мятежом, если им не дадут их стрелецкого жалованья, которое не платили уже целый год.

– Зачинщиков взять, привести во Приказну палату! – приказал воевода.

– Да вон они сами, боярин, идут, – побледнев, сказал сотник и указал за окно.

Кучка стрельцов человек в пятнадцать явилась на площадь у воеводского дома. С вымазанными землею руками, с лицами, покрытыми красной кирпичной пылью, испещренными потоками пота, с ломами и лопатами вместо оружия, они шли вразвалку, свободной и независимой походкой людей, отказавшихся от всякого повиновения. Нечесаные бороды нагло выпячивались вперед, опояски были распущены, шапки заломлены набекрень.

– Срам глядеть. Не стрельцы, а ярыжки кабацкие. Эк растрепались! – глядя на них из окна, проворчал воевода. – Чьей сотни стрельцы? – спросил он сотника.

В тот же миг один из стрельцов остановился против воеводского дома и, упершись руками в бока, глядя в окна, задорно запел:

А и где то, братцы, видано,

А и где, робята, слыхано -

Во боярах был бы добрый человек,

В воеводах да не вор бы сидел!..

– Э-эй! Толстопузый! – крикнул другой стрелец, обратясь к воеводскому дому. – Давай государевы деньги! Ай пропил?!

– Слышь, боярин, иди говорить со стрельцами!

– Сойди на крылечко! – подхватили в стрелецкой гурьбе.

– Эй, Федька! Еремка! – крикнул взбешенный боярин, выскочив из дому не на улицу, а во двор. – Чего вы, собаки, глядите, когда у ворот озоруют! Гоните бродяг по шеям!

Воеводская челядь засуетилась. Кинулась обуваться. Конюх Еремка седлал коня.

– Ослопьем [Ослопье – дубина ] разогнать аль плетьми укажешь, боярин? – угодливо подскочил к воеводе дворник Федька.

– Лупи чем попало. Кого ухватишь – вяжи, волоки во двор, – приказал воевода.

Один из холопов залез на крышу конюшни, глянул через высокие ворота.

– Ой, там людно, боярин! – негромко воскликнул он.

Толпа с улицы сразу заметила соглядатая. Брошенный чьей-то рукой камень ударил холопа по голове. Тот охнул, пополз на карачках вниз. Лицо его залилось кровью. С улицы слышались улюлюканье, свист...

– А черта, что людно. Побьем! – подзадоренный нападеньем, воскликнул Еремка. – Садись по коням! Отворяй ворота! – крикнул он, выезжая с дубинкой вперед.

Десяток всадников, слуг и холопов столпились за ним.

Желтоволосый вертлявый парнишка Митяйка подскочил, отложил запор у ворот, потянул на себя окованный медью тяжелый дубовый затвор. Челядь, хлестнув коней, ринулась за ворота.

– Боярски хулители! Черти поганые! Всех затопчу! – гаркнул конюх Еремка, бодря своих.

– Э-ге-ей!.. Бе-ей!.. – закричали холопы.

Толпа на площади взревела негодованьем:

– Бей боярских! Лупи-и-и!

Десятки камней полетели в холопов и залетели в распахнутые ворота. Стрелецкий сотник поспешно отпрыгнул прочь, но тяжелый булыжник ударил его по ноге, и он захромал.

– Колоти-и-и... – ревела за воротами толпа, и чей-то пронзительный свист покрывал все крики.

Давя друг друга, теснясь в воротах, хлеща перепуганных лошадей, сметенная челядь отступала в боярский двор под градом камней.

– Запирай! – заорал Еремка, приведенный в ужас натиском.

Боярские слуги, сотники, сам воевода – все дружно навалились на ворота, припирая их от противника.

С той стороны стучали лопатами, ломами, обушками. Через ворота летели камни.

– Их там, боярин, с полета человек! – захлебываясь, пробормотал Еремка.

– У страха глаза велики! Двух десятков бесчинцев там нету! – воскликнул в гневе боярин.

– Ты глянь-ко, боярин, гляди! – непочтительно потянул его за рукав дворецкий, найдя щель в заборе.

Воевода взглянул сквозь щель. Толпа перед домом выросла. Стрельцов была, может быть, целая сотня. На улице стало темнеть, и разглядеть толпу было уже невозможно.

– Иван Семеныч! Эй, слышь, подобру к нам пришел бы! – кричали из-за ворот.

– Гришка Чикмаз, убеглый к ворам, возвернулся в город, – шептал воеводе на ухо сотник. – Чикмаз смущает стрельцов, да с ним же Никитка Петух. Их обоих по глотке узнаешь...

Воевода призвал боярыню и детей, приказал им уйти в сад и спрятаться в баньке.

– Боярин! Иван Семеныч! А ты-то тут как же один? И тебе бы сокрыться! – закричала боярыня.

Воевода грозно взглянул на нее.

– Я с тятей останусь! – решительно вызвался Федор.

– Куды ты еще! – со злостью рыкнул боярин. – А их кто же будет блюсти? – строго спросил он, кивнув на жену, дочерей и на младшего сына. – Саблю возьми да блюди! – приказал он.

Поддавшись отцовской хитрости, тот покорился.

Боярин вооружил холопов копьями и оставил их во дворе под началом сотника. Второго стрелецкого сотника поманил за собою в дом.

Они влезли на пыльный, пропахнувший дымом чердак. Из слухового окна глядели на темные кучки стрельцов, черневшие на улице и на площади перед домом. Слушали возрастающий гул голосов.

– Целый год, воевода, стрелецкие деньги держишь. Отдай! – крикнул гулкий, задорящий голос из ближней кучки стрельцов.

– Вот Чикмаз кричит, – шепнул воеводе сотник.

Стрельцы с каждой минутой смелели. Толпа их росла и приближалась к дому.

«Рейтаров позвать бы!» – подумалось воеводе. Он верил больше рейтарам и иноземному офицерству.

– Ворье боярское, сволочь! Царские деньги давай! – кричали стрельцы.

Воевода знал, что тут дело не в самом жалованье. Он понимал, что разинские подсыльщики Никитка Петух и Чикмаз сбивают стрельцов к возмущению, пользуясь всем, что может служить для раздоров и мятежа. Голоса толпы становились мрачней и грозней: