Когда Эрик позвонил в дверь, она была уже готова. Грузовик стоял у подъезда, урча прогреваемым мотором. За рулем сидел молоденький красноармеец, которого Эрик строго спросил:
- В кузове все убрал?
- Так точно, товарищ старший сержант.
Эрик помог Вере Глебовне забраться в кузов. Там, кроме запасного баллона, стояли трофейные канистры, валялись какие-то тряпки, но в углу, у кабины разостланы были старый полушубок и плащ-палатка.
- В случае чего, Вера Глебовна,- вы жена нашего комдива. Поняли? И уверенности побольше, небрежности этакой: что вам какой-то лейтенант с пропускного пункта! Ясно? - улыбнулся он, подмигнул и задернул полог.
Машина тронулась...
Вера Глебовна не видела, по каким московским улицам они ехали, но по времени ей казалось, что скоро должны выехать из города и вот-вот, на выезде, должен быть контрольно-пропускной пункт, около которого и решится, поедет она дальше или нет.
И действительно, машина вскоре замедлила ход, а потом остановилась. Вера Глебовна слышала, как Эрик что-то говорил, смеялся... Затем она услышала приближающиеся шаги и тут же разобрала слова Эрика:
- Понимаешь, лейтенант, хозяин мне голову снимет, если жену ему не привезу...
- Что ж пропуск не выхлопотали?
- Да я думал, дня три пробуду. У меня и ходатайство к коменданту есть, да уже некогда было,- уверенно врал Эрик.
Полог тента раздвинулся, и Вера Глебовна увидела уставленные на нее строгие глаза. Она вся внутренне сжалась, но ответила спокойным, даже чуть снисходительным взглядом и улыбнулась. Лейтенант ответил на улыбку, строгость в глазах ушла.
- Поезжайте,- кивнул он Эрику, а ей сказал:- Желаю приятного свидания.
- Благодарю вас... лейтенант,- сказала она с величавой небрежностью, как благодарила когда-то адъютантов отца. Правда, войдя в роль, чуть не сказала "поручик" вместо "лейтенанта", но испугаться оговорки не успела, так как полог задвинулся и машина тронулась.
Вера Глебовна глубоко и облегченно вздохнула... Судя по тому, что грузовик поехал быстрее, она поняла, что выехали они на Старокалужскую, родную ей дорогу. Она на коленках подобралась к задку кузова и приоткрыла полог. Катились назад снежные поля, убегали обезлюдевшие подмосковные деревеньки. Все пока целое, не порушенное войной. И поля были чистые, без следов воронок, не пропаханные гусеницами танков, и деревни были хоть и пустынные, но живые, с дымком из труб, с протоптанными тропками около изб.
Через полуоткрытый полог врывался ветер, но Вера Глебовна не закрывала его - ей хотелось видеть эту знакомую дорогу. Наверно, ей надо было все видеть. И она смотрела...
Не шибко разъезженная дорога, кое-где рыжеватая от песка, с редкими встречными машинами удивила Веру Глебовну своим малым движением - фронтовая дорога представлялась ей оживленнее, беспокойнее. Не знала она, что основное движение здесь - ночами. Ночами люднеет эта дорога, топают колонны маршевых рот, движутся машины со снарядами и продовольствием. Ночами живет и бурлит фронтовой тракт, а днем - затишье, пустынность, тем более в такой день - солнечный, без единого облачка. Но вот дорога нырнула вниз, и Вера Глебовна сзади видела только задранную к небу колею. Потом машину крепко тряхнуло, зазвенели канистры, сдвинулся с места запасной баллон, и побежали назад перила моста, видно только недавно восстановленного, так как янтарем желтели свежеструганые бревна.
И тут, за мостом, когда машина стала взбираться на гору, увидела Вера Глебовна первую сожженную русскую деревню. Хоть и быстро промелькнула она чернотой пепелища, торчащими из-под земли трубами печей, скелетами обожженных ветел, но и этого было достаточно, чтобы сдавило грудь болью.
Деревни русские... Кто из нас не связан с ними живой и трепетной нитью? Кто из нас не помнит тихие рассветы, первые крики петухов, звон ведер у колодцев, рожок пастуха и мычание выходящего на выпас стада? Кто из нас не вдыхал гyстой деревенский воздух, пропитанный знакомыми и родными запахами? Кто не помнит вечерний запев гармони и тихие девичьи голоса? И Вере Глебовне припомнился их дом, не отгороженный никакими заборами и выходящий запущенным небольшим садом прямо к крайней избе маленькой деревушки Пнево... Вместе с деревенской ребятней бегала она купаться, вместе ходили по грибы, вместе играли в лапту, и никто не называл ее "барышней", а только по имени, потому что бегала она тоже босиком, как и остальные ребята, и одета была в скромненький сарафанчик...
И эта связь с русской землей, надорванная, правда, давней городской жизнью, сейчас стала словно восстанавливаться, и каждая порушенная русская деревня, проплывавшая перед ней, наполняла сердце болью... А дорога катила дальше на запад, и вдоль нее, через три-четыре версты,- все то же: обгорелые останки изб, торчащие трубы, могилы, одни - занесенные уже снегом, другие - еще свежие, рыжевшие глиняными сугробиками, а еще дальше и следы войны другие: немецкие машины, стянутые в кюветы, разбитые орудия, чернеющие на снегу немецкие каски...
Уже, наверное, больше половины пути проехали они, и встреча с Андреем становилась все реальнее, а Вера Глебовна никак не могла представить ее все мучительнее давила мысль, что не застанет она сына в Бородухине.
Хотя и говорил Эрик, что без остановок будут они ехать, но неожиданно машина завихляла, сползла на обочину и остановилась. Эрик подошел к Вере Глебовне:
- Спустил скат, Вера Глебовна... Замерзли?
Она кивнула.
- Тут Оболенское рядом, давайте провожу я вас погреться, пока мы с колесом будем возиться,- он помог ей вылезти из машины, и они отправились к селу.
Постучались в первую же избу. Встретила их чистенькая старушка.
- Разреши погреться, бабуля, пока машину ремонтировать будем? развязно и легко попросил Эрик, привыкший уже к случайным дневкам и ночевкам в деревнях.
- Конечно, погрейтесь. В избе у меня хорошо, тепло. Проходи, матушка. Куда путь-то держите?
- В Малоярославец,- ответила Вера Глебовна.
- Я пойду шоферу подмогну. Тогда посигналим,- сказал Эрик и вышел.
- В Малоярославец, говоришь? Ох, побило его сильно. Говорят, живых домов совсем мало осталось. А к кому туда едешь-то?
- Сын там... В Бородухине.
- Повидаться, значит? Счастье-то какое! Сынок-то небось к фронту подвигается?
- Да...
- Великое это счастье - дите свое перед боями повидать. Благословить, перекрестить .. Хотя что я, неверующие вы, городские.
- К сожалению, неверующие,- слабо улыбнулась Вера Глебовна.
- Но крещеная хоть?
- Крещеная.
- И то хорошо... Сейчас-то к богу многие повернулись снова. Горе-то, оно к богу подвигает. Вражина немецкий вот допер куда, до Москвы самой. И чем все это кончится - одному богу известно... Сколько уж, матушка, солдатиков-то побитых, сколько родимых полегло...
Вера Глебовна, как согрелись у нее руки, попросила разрешения закурить и стала свертывать самокрутку. Старуха проворчала:
- Вам бы не табачищем сердце успокаивать надоть, а молитвой.
- Не умею,- пожала плечами Вера Глебовна.
- Не научили в детстве-то?
- Учили... Кстати, я тут бывала у вас, в Оболенском, приезжала с матерью гостить. Помню хорошо и дом, и парк...
- Хорошее имение было. И хозяйка неплохая...
- А почему ваше село целое? По дороге от самой Нары все деревни сожжены. Все, все... Смотреть страшно.
- Повезло нам, матушка, ох как повезло. Генерал какой-то немецкий это наше Оболенское себе в имение захотел взять. Ну и строгий приказ объявил не жечь нас, не грабить. Хотел, стало быть, с нами в мире после войны жить...
- Погодите, погодите,- перебила Вера Глебовна,- Оболенское - себе... немецкий генерал?
- Да, себе... Помещиком нашим надумал стать. И, когда отходили немцы-то, тоже не велел нас жечь. Возвратиться, видать, надеялся. Вот и остались мы живые, непогорелые, и даже коров у нас не отобрали.
- Черт побери! - вырвалось у Веры Глебовны.- Какая нелепость!