Шарль изводил кучу бумаги и позволял себе отдыхать только во время уроков. Да, да шевалье и здесь взялся преподавать. Только не фехтование, а французский язык. Его ученик вызывал у него острейшее любопытство и дарил чувство сопричастности к событиям, которые вот-вот должны были произойти.

Это был Потемкин. Он разыскал де Бомона по объявлению в «Ведомостях»: «Французский литератор. Парижанин. Доктор юриспруденции Сорбоннского университета. Дает уроки изысканной салонной речи для господ, бегло владеющих французским диалектом». Шарль намеренно дал его в надежде именно на такой результат. Они интуитивно искали друг друга. И нашли. Гриц очень хотел больше не ударить в грязь лицом перед Като. В университете хорошо учили французскому, но у Потемкина не было практики. Теперь она появилась.

Де Бомон вдохновенно «лепил ему язык», как в литературе старый мастер ставит молодому руку. Ученик был способный, и шевалье из любви к чистому искусству намеревался привить ему лексику парижского бомонта, версальский языковой шик. Высшую печать, пропуск, открывающий двери любой светской гостиной.

Что он получал взамен? Очень многое. Деньги, само собой. Юноша не был стеснен в средствах. Но это не главное. Опытному резиденту не составило большого труда ненавязчиво выведывать у ученика о творившемся в городе, полках и при дворе. По его обмолвкам, неловко оброненным словам и многозначительным умолчаниям де Бомон составил себе вполне четкую картину заговора.

Но мальчик был понятлив и быстро учился отсеивать информацию. Во время одного из уроков Шарль вдруг обнаружил, что Гриц столь же внимательно анализирует его речь, как и он сам. Этот поединок смешил и забавлял обоих. Ничего удивительного, что в один прекрасный день де Бомон подпустил Потемкина слишком близко к своим занятиям. Он не удержался и дал ему тему для устной беседы: политические виды России на Крым, Польшу, Финляндию.

Вот тут Шарль получил исчерпывающее видение вопроса, но только глазами политика, отстоящего от Петра на добрых полвека. И поздравил себя, что не ошибся. Русских по-прежнему волновали старые цели. Только теперь, в отличие от времен реформатора, все силы вынужденного бросить на штурм Балтики, они были готовы ударить сразу в трех направлениях.

— Крым положением своим разрывает наши границы. В Польше на украинских землях единоверцы постоянно находятся в неповиновении. Финляндия мечтает отложиться от Швеции, а дальше у нее один путь — стать нашим сателлитом. — Потемкин отнюдь не страдал детской откровенностью. Он говорил об очевидных вещах. Уверенно, как о само собой разумеющемся. — Чтоб осуществить все это, нужен только достойный государь. Остальное дело времени.

— Иными словами: иду на вы, — подтрунивал над учеником де Бомон. — Так, кажется, говорил ваш князь Святослав? Не худо вспомнить, чем он кончил. Из его головы печенеги сделали чашу.

— Для России в сущности не важно, чем кончил Святослав, — парировал Потемкин. — Важно, чем кончили печенеги.

Шевалье засмеялся.

— Вас, я вижу, не собьешь. А как же остальные просвещенные народы?

Гриц пожал плечами.

— Разве мы помешали кому-то в Европе обделывать свои дела? Азия, Африка, Америка давно поделены просвещенными народами. Так пусть и нам не мешают разгребать золу возле собственного порога.

— Дорогой Гриц, — де Бомон удовлетворенно сложил руки на животе. — Вы в состоянии поддерживать весьма живую беседу на скользкие политические темы. И я вынужден признать, за десять уроков вы совершили громадный скачок вперед. Продолжайте читать модных писателей, и весь салонный жаргон будет к вашим услугам. Мне же, — шевалье слегка поклонился, — пора возвращаться в Париж.

Потемкин был слегка огорошен.

— А я думал, вы останетесь посмотреть на нашу маленькую революцию, — задумчиво протянул он.

— Вы догадались, что я знаю?

— Об этом не знает только слепой и глухой, — пожал плечами юноша. — Переворот совершается почти открыто. И дело не в том, что сторонники императора не замечают опасности, а в том, что не могут ничему помешать.

— Значит таким скромным труженикам, как я, пора убираться со сцены, — кивнул де Бомон, — освобождая место для толпы. Массовые действа. А я люблю работать в одиночестве.

— Я очень благодарен вам, мсье де Бомон. — Гриц протянул шевалье руку. — Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся.

— Вряд ли. — Шарль тряхнул головой. — Из вас мог бы выйти неплохой резидент.

— Я претендую на большее.

Они расстались добрыми приятелями, даже не предполагая, что встретиться действительно придется.

Бывает так, что по-настоящему ценные документы попадают к резиденту случайно. Перед самым отъездом из России судьба сделала де Бомону щедрый подарок. Ящик Пандоры щелкнул и явил на свет… собственноручно написанный императором Петром III Манифест, в котором он объявлял своего сына царевича Павла незаконнорожденным.

Такого улова шевалье никак не ожидал. Бумаги принес лакей из дома Воронцовых, старый знакомый Шарля, которого «библиотекарь» подкупил еще во время первого приезда в Петербург. Тришка служил Роману Воронцову, брату канцлера и отцу любовницы Петра Елизаветы. Такой человек всегда нужен: далеко не до всех бумаг шевалье мог дотянуться собственными руками.

Случайно встретив Тришку на Литейном, де Бомон возобновил дружбу, вручив лакею 10 рублей серебром. А тот, памятуя о щедрости «мусью батекаря», ровно через два дня явился с «грамотками» из графского секретера. Среди вороха ненужного застенчиво прятались помятые листки черновика. Вчитавшись, де Бомон схватил себя обеими руками за уши и с силой подергал, чтоб проверить, не сон ли?

Такая удача выпадала редко. Судя по торопливой четкости букв, текст писался под диктовку. Это де Бомон понял сразу. Петра все-таки приперли к стене родные Елизаветы Воронцовой, вероятно, сам Роман. Он и унес к себе черновики документа. А Тришка похитил. Невероятная продажность!

Шевалье не знал, успеет ли император обнародовать Манифест до своего свержения, но вот когда на престол взойдет Екатерина (в этом Шарль не сомневался) Версаль сколько угодно сможет шантажировать молодую правительницу, грозя предать писанину Петра гласности.

Сборы были стремительны. Следовало поторопиться, пока черновиков не хватились. Утром в пятницу 15 мая де Бомон покинул Петербург в специально нанятом дорожном экипаже. Он ехал один, не желая подвергаться риску быть ограбленным, путешествуя в кампании с другими пассажирами. Это было дороже, но и надежнее. Поездка до Ревеля стоила пять рублей, там де Бомон рассчитывал сесть на английское судно, доплыть до Амстердама, а уже оттуда спуститься вниз по Рейну и пересечь священные рубежи Франции.

Душа его ликовала. Он не только слепил из воздуха мнимое завещание Петра, но и добыл подлинные документы. Именно такие, каких добивалась от него маркиза! От напряжения в голове чуть-чуть звенело. Дело еще не было сделано — переезд через границу не шутка — но острое чувство удачи уже будоражило Шарля. Вот это было доступным ему наслаждением, сравнимым с тем, что другие люди получают в постели. Ради таких минут он работал.

Де Бомон не подозревал, что пропажа обнаружится так скоро. Цепочка была короткой: Роман Воронцов решил проверить документы и не нашел их; в гневе он рассказал об этом дочери Елизавете; а та, плача, пожаловалась сестре; Дашкова, в свою очередь, побежала к Екатерине. Като догадывалась, что такой документ готовится, но не ожидала столь стремительного развития событий. Она растерла виски льдом, залпом опрокинула стакан с валериановыми каплями и послала Шаргородскую за Потемкиным. Его всегдашнее спокойствие и деловитость — именно то, чего сейчас не хватало.

Гриц выслушал императрицу с каменным лицом, почесал затылок и вдруг брякнул:

— Я знаю, кто их взял. То есть взяли, конечно, слуги, но я подозреваю, кому продали.

Не отвечая на недоуменные расспросы, он заверил Като, что документы будут возвращены, если только он успеет догнать перекупщика.