...Я уже помыл посуду, наколол дров, мне остается только пожелать повару наваристых щей, и я могу отправляться туда, где Шапкин занимается с группой.

- Ох ты, чего захотел, командира ему подавай! А ты что, не командир! пряча карту в сумку, восклицает Шатров.

- Я политрук.

- И политруки должны командовать ротами. Я тоже когда-то был политруком, а на Хасане принял батальон. Скажу тебе, настанет время, когда в нашей армии для пользы дела будут приказами назначать политических работников на командные должности, а командиров - на должности политработников. И это будет замечательно! А почему не так? Ты окончил военно-политическое училище. Изучал там не только одни общественные дисциплины, но и тактику, оружие, организацию боя. Чем же ты не командир, Василий Иванович!

- Тогда политрука давайте... Одному тяжеловато, - настаивает Правдин.

- Знаю, - соглашается с ним Шатров. - Скоро выпуск фронтовых курсов командного состава, и ты получишь своего ротного, а пока не вижу, кто бы мог тебя заменить. Так что потерпи немного.

Подбегает Беленький. Запыхавшись, докладывает:

- Товарищ подполковник, прибыл Мельхесов. Младший лейтенант приказал тут порядок навести. Сейчас они сюда придут.

- Кто - они? - спрашивает Шатров.

- Да он же и наш командир дивизии с ним. Мельхесов похвалил Шапкина, добавляет Кирилл с улыбкой.

...Мельхесов плечистый, чуть сутуловатый, черные глаза, мясистый нос, голос властный, требовательный. Хижняков предлагает ему скамейку, но Мельхесов только повел бровью на полковника и, словно не замечая стоящих возле него командиров, говорит:

- Очень уж вы тут зарылись в землю. Разве пришли сюда вековать? Нет. Наша задача - как можно быстрее прорваться к Севастополю, к Сивашу. Моральный дух у немцев подорван. Они уже не в состоянии вести такие наступательные бои, как летом и осенью сорок первого года. Значит, мы должны делать все, чтобы каждый боец понимал, пропитывался бы наступательным духом. Правильно я говорю, товарищи?

- Правильно, - спокойно отзывается Егор.

- Как ваша фамилия? - уже другим тоном спрашивает представитель командования.

- Егор Кувалдин.

- А ваша? - Мельхесов делает шаг к Ивану.

- Чупрахин, - отвечает Иван.

- Как вы думаете, прорвем немецкую оборону? Вы разведчик, вам и карты в руки. Ваше мнение для нас очень важно.

- А чем мы хуже других, вон на харьковском направлении, как говорил нам политрук, наши здорово жмут фрицев, только шерсть от них летит. - Чупрахин даже чуть приподнимается на носках.

- Слышали? - поворачивается Мельхесов к Хижнякову. - Люблю разведчиков - золотой народ! И командир взвода у вас хороший. Пора ему ротой командовать. Надо оформить, товарищ Хижняков.

Беленький толкает меня в бок, шепчет:

- Слышишь, огонь товарищ Шапкин!

- А взвод он примет... Кувалдин. Справитесь?

Егор только вытягивается, отвечает за него Шатров:

- Справится, товарищ Мельхесов.

Мельхесов садится на скамейку и начинает рассказывать о положении на фронтах, об истощении резервов фашистской Германии, о боях на Западном фронте.

- Надо больше думать о наступлении, - уже другим тоном говорит он командиру дивизии. - Оборонцев ненавижу. А сейчас прошу, товарищ Хижняков, провести меня в штаб, захватите с собой начальника разведки.

Они уходят цепочкой. Замыкает цепочку Шатров.

Мы долго не можем уснуть. Политрук, как всегда, ушел на наблюдательный пункт, Шапкин, потолкавшись между нами, вышел из землянки, - видимо, он решил наедине осмыслить неожиданную радость. Будто угадав мои мысли, Мухин восторженно говорит:

- Ловко наш взводный показал себя представителю командования. На все вопросы, не задумываясь, ответил.

- Шапкин-то хорошо действовал, а вот ты, Кирилл, в проволоке запутался, не мог преодолеть заграждения, - замечает Чупрахин, сидя возле нагретой печурки в одном нижнем белье.

- Растерялся малость, с кем не случается, - оправдывается Беленький и начинает раздеваться. - Скоро пойдем в наступление... Это хорошо!

К полуночи землянка выстывает. Я поднимаюсь, в потемках ищу топор, чтобы наколоть дров. Тихонько выхожу на улицу. Слышатся редкие артиллерийские выстрелы. На холодном небе ярко светит луна. Глухо доносятся вздохи моря - тяжелое, усталое дыхание: видно, и морю нелегко достается эта война.

У штабеля дров натыкаюсь на Шапкина.

- Ты чего не спишь? - спрашивает он.

- Холодно в землянке, печку решил разжечь.

- Ну, ну, это ты молодец, правильно решил.

Я колю дрова. Шапкин, поеживаясь, стоит в сторонке.

- Шли бы в землянку, товарищ лейтенант. Сейчас там будет тепло, советую ему, собирая поленья.

- Понимаешь, Самбуров, что-то у меня на душе неспокойно. Бывает же так. - Он достает папиросы, щелкнув портсигаром, предлагает закурить. - Слухи пошли, что под Харьковом наши попали в окружение. И тут может случиться такое. Силен еще этот проклятый немец.

Захар выжидательно смотрит на меня. А что я скажу на это? "Силен... Конечно, слабый не пошел бы на нас. Но придет же весна, и ручьи запоют", думаю я, а вслух произношу:

- Под Харьковом, говорите? Как же так, а политрук вчера говорил другое - наши наступают.

- Да, наступали, но ничего не получилось, - спешит ответить Шапкин и предлагает мне: - Посиди немного. - Он опускается на бревно. Помолчав, продолжает: - И здесь они скоро пойдут. Ты-то как думаешь, пойдут?

Я разгибаю спину, из рук сыплются поленья: да что он мне такой вопрос задает, вроде бы пытается проверить! Шапкин, как будто не заметив моего смущения, уже говорит о другом:

- Человек иногда бывает слеп... Ты вот в институте учился, а что ты понимаешь в жизни? Садись, - показывает он на бревна. - Что, неправда? наклоняется Захар ко мне. - Скажи, ты меня хорошо знаешь?

- О чем вы, товарищ лейтенант? - отшатываюсь я от Захара.

- Да о том, что хочу спросить тебя, веришь ли ты мне или нет?

- В чем?

- Ах, все ты понимаешь, да только притворяешься. - Шапкин резко поднимается. Закуривает и, не глядя на меня, продолжает: - Как же, человек сидел в тюрьме, а вот теперь ему доверяют командовать ротой. Но кое-кому наплевать на мои боевые заслуги...

- Да о чем вы? - удивляюсь я.

- А зачем ты сюда пришел?

- За дровами...

- Шутишь! Наверное уже все рассказал обо мне - и тот случай на привале, и как я просил у твоего папаши справку для суда, и что у меня в деревне нет никаких родственников, и черт знает что приплел. Вот я и говорю: человек иногда бывает слеп, хотя и имеет хорошее зрение.

Захар бросает на землю окурок и долго топчет его каблуком. Мне становится душно. Дрожащей рукой я расстегиваю ворот гимнастерки.

- Мне и в голову не приходило такое!

- Верно? Никто и ни о чем обо мне не спрашивал?

- Нет, никто.

Захар кладет свою руку мне на плечо. Он долго молча смотрит в лицо:

- Ну, хорошо, хорошо. Это я так. Может быть, завтра пойдем в тыл врага. Так вот я немного тебя проверил, каков ты, веришь ли мне, можешь ли в трудную минуту быть до конца преданным своему командиру. Ведь там... всякое может случиться. Только о нашем разговоре никому! Понял?

Уже потускнел лунный свет. Я собираю дрова. Поленья вываливаются из рук. На душе нехорошо. Шапкин ушел, не сказав больше ни слова. "Понял?" Ничего я не понял, только как-то вот тревожно. "Под Харьковом наши попали в окружение" - откуда он знает?.. Нагруженный дровами, иду в землянку. У входа сталкиваюсь с Захаром.

- Шатров вызывает на наблюдательный пункт, - сообщает Шапкин и, измерив меня с ног до головы, бросает: - Понял? Никому ни слова.

И опять я ничего не понял. Растапливаю печку. Дрова горят дружно. Желто-синие лепестки пламени тянутся кверху. "Шатрову бы рассказать об этом". Лепестки подмигивают: правильно, правильно, будто соглашаются со мной.

- 12

В землянке нас трое - Шатров, Правдин и я. Минут двадцать назад ушел врач. Крылова предупредила Шатрова: "Лежать и не двигаться, через недельку все пройдет. Но если попробуете ходить, я вас отправлю в катакомбы, в тыловой госпиталь". Шатров, сощурив глаза, отрицательно покачал головой вслед Маше: мол, ни за что он туда не пойдет.