Костя смахнул крошки на пол.

– О тебе Егор спрашивал.

– Кто это?

– Это парень с первого курса, с которым ты спала.

– И что же он спрашивал обо мне – у тебя?

– Не у меня. У Лизы.

– В другой раз будет спрашивать – пусть Лиза передаст ему, что я уже не человек. А потому ни с кем не могу спать. Кто видал, чтобы математическая статистика трахалась с первым законом Ньютона?

– Сашка, – сказал Костя. – Послушай... Ты держись. Тебе больше всех достается. Наверное.

– Вовсе нет, – Сашка улыбнулась и сразу же посуровела. – Вот Мясковскому... ему надо как-то помочь.

– У него все-таки Попова куратор. Это немного легче.

– Это не легче, Костя.

Он удивленно уставился на нее через стол:

– Ты так уверенно говоришь...

– Потому что знаю. Извини, мне в самом деле надо учиться. Мне очень-очень много задали.

Костя поднялся:

– Зачем я приходил-то. В деканате сказали, тебе дают повышенную стипендию. Как лучшей студентке.

– Павленко будет в восторге.

– Да, – Костя улыбнулся. – Сашка.

– Что?

Он смотрел на нее почти минуту. Хотел что-то сказать, но так и не смог. Покачал головой, будто прося прощения:

– Нет, ничего... Я пошел, пока.

Он распахнул дверь – и столкнулся, буквально нос к носу столкнулся с Фаритом Коженниковым.

Костя отступил – вернее, отлетел, будто его толкнули в грудь.

– Привет, – сказал Коженников-старший, внимательно разглядывая Костю на пороге – и Сашку в глубине комнаты. – Вы поругались, что ли?

Костя, не говоря ни слова, не глядя на отца, проскользнул мимо него в коридор. Фарит проводил его взглядом. Закрыл за собой дверь.

– Прости, если помешал.

Темные очки, на этот раз опалово-дымчатые, делали Сашкиного куратора похожим на лыжника-экстремала. Он подошел, проверил на прочность колченогий стул и уселся, подобрав полы темного плаща.

– У меня нет этих денег, – сказала Сашка. – Я их выбросила. В лес.

Этажом выше бухал магнитофон. За стенкой бормотал телевизор. Кто-то с топотом пробежал по коридору.

– Я спрыгнула с поезда, – сказала Сашка. – Хотела удрать. Но у меня ничего не вышло, и... Короче говоря, денег у меня нет.

– Я не за деньгами, – сказал Коженников. – Я на них не богатею, как ты можешь догадаться. Это всего лишь слова, которые никто не сказал и уже больше никогда не скажет.

В его очках отражался огонек настольной лампы.

Сашка вытерла слезы тыльной стороной ладони. Слезы злости и облегчения.

– Извините, – процедила сквозь зубы.

– Это ты меня извини. Я пришел и лишил тебя душевного равновесия.

– У меня нет душевного равновесия уже давным-давно... Сегодня я видела Лилию Попову, так вот: нет никакой Лилии Поповой. Это – тоже вы.

Коженников покачнулся на стуле – взад-вперед. Скрипнуло рассохшееся дерево.

– Я права?

– Права, конечно, – Коженников улыбался. – Права. Только, пожалуйста, ни с кем больше своими наблюдениями не делись. Кто я такой... что я такое, давай поговорим потом. Когда ты станешь взрослее.

– Если вы хотите знать, – сказала Сашка очень тихо, – я о вас вообще ни с кем не хочу говорить. Я не хочу даже знать, кто вы... что вы такое.

– Хорошо, – Коженников кивнул, прикрыв глаза. – Согласен... Теперь собирайся, пойдем.

– Куда?!

– Институт предоставляет тебе квартиру. На время учебы, съемную. Тут же, на Сакко и Ванцетти, напротив учебного корпуса. Мансарда. Красивое место.

– Я не хочу, – сказала Сашка неуверенно.

– Да ну. Тебе еще не надоел этот сиротский уют?

Он обвел комнату рукой: три кровати, из них две пустые, под желтыми полосатыми матрацами, и одна, Сашкина, вкось укрытая линялым покрывалом. Облупившийся стул, и еще один, трехногий. Раскрытый чемодан. Захламленные столы. Скомканные бумажки в пыльных углах. Сашке сделалось стыдно.

– Ну...

– Не будем тратить времени. Хозяйка ждет нас в половине восьмого, сейчас семь. Есть у тебя время завтра после занятий таскаться с чемоданами? Нету? Вот и я так думаю. Поторопись.

– Вы были не правы насчет Кости.

Над городом Торпой высилось звездное небо. Поверх крыш восходил Орион. Тротуар и мостовая взялись ледком, даже ветки голых лип поблескивали под фонарями. Сашка шла бок о бок с Фаритом Коженниковым, несла в двух руках два полиэтиленовых пакета. Коженников катил чемодан, маленькие колеса то и дело увязали в щелях между булыжниками. Тогда он поднял чемодан за ручку и понес.

– Костя единственный сумел мне помочь. И вы напрасно... думаете, что он слабак. Он очень хороший, сильный, честный человек.

– Спасибо, что ты так говоришь, – Коженников быстро на нее взглянул.

– Я сама виновата в том, что случилась, – сказала Сашка. – Виновато слово . Одно-единственное.

– Так бывает. Уж кто-кто, а мы с тобой знаем цену словам.

Сашка поскользнулась. Коженников подхватил ее под руку:

– Не падай. Здесь недалеко. Только улицу перейти.

Сашке показалось, что дома на улице Сакко и Ванцетти сдвинулись, склонились к ней, почти соприкасаясь черепицей, оставив только узенькую дорожку под ногами и полоску неба над головой.

– А можно, я отработаю за Дениса?

– Что?

– Если Денис не может... я отработаю за него. А вы... не трогайте его, пожалуйста.

Они миновали здание института. Почти все окна давно погасли – поздно. Светился фонарь перед входом в темный переулок, две бутылки из-под пива вмерзли в глубокую лужу.

– Саш, ты думаешь, я садист?

– Я о вас вообще не думаю.

– Думаешь, я знаю. Не переживай за Дениса. Он честно выкладывается – до черты. Но рано или поздно ему придется понять: если не прыгнешь сейчас «выше головы» – все пропало. Чем раньше он это поймет, тем лучше.

– Я...

– А ты не можешь ему помочь. Ты помогла Косте, потому что любила его. И сейчас любишь.

– Ничего подобного!

– Да. Только вы, два глупых щенка, навсегда упустили свое счастье. И напрасно ты говоришь, будто в чем-то виновата. Его вина – первая и главная.

– Я его не люблю. Я... с ним дружу.

– Ты за него боишься. Любят не того, кто возбуждает, а того, за кого страшно... А этого парня, Егора, ты никогда не сможешь простить.

Сашка остановилась. Пройдя несколько шагов, Коженников оглянулся: