– Ты. Можешь. Нам. Объяснить. Зачем. Ты это. Сделала?

– Я ничего не делала, – соврала Сашка и отвела глаза. – Я подумала... последняя ночь... неизвестно, когда в следующий раз его увижу...

– Как это – неизвестно?!

– Я просто взяла его на руки, – упрямо повторила Сашка. – Просто хотела... Рядом с ним посидеть... Зачем вы ломились, я что, убийца?!

Мама переглянулась с Валентином.

– Ты вела себя странно, – отрывисто сказал мужчина. – Зачем ты заперла дверь? С кем ты говорила по телефону? В полчетвертого утра?!

– Ошиблись номером, – Сашка устала. Ей было уже все равно, хотелось только вырваться, уйти от расспросов, лечь на полку в поезде и проспать до самой Торпы.

Простились очень холодно. Сашка взяла чемодан за ручку, сама выкатила его на улицу и зашагала – одна – к метро.

Наверное, это было похоже на роды; в ту ночь она впервые осознала себя, как сумму информации. Она нашла в себе чужое, и она исторгла его из себя – с кровью, почти вывернувшись наизнанку.

Она до последнего не знала, восстановится ли ребенок как прежняя личность в прежнем теле. Мама ничего нового во внешности и поведении Валечки не заметила – во всяком случае, в первые минуты. А что будет потом, Сашка не знала.

Она прибыла на вокзал за три часа до отправления поезда. Состав еще не подавали. Сашка нашла свободное место в зале ожидания и села, поставив перед собой чемодан.

Ей было до слез жалко маму. Она содрогалась при мысли о том, что могло случиться с маленьким Валечкой. И она знала, что мама ей не простит.

По огромному залу медленно перемещались человеческие массы. Плыли, запертые под крышки чемоданов, носки и рубашки, тюбики с зубной пастой, комнатные тапочки, штаны, свитера, книги, конфеты, игрушки. Все это было материально до последней ниточки. И все это было всего лишь тенью чего-то большего, нависавшего над головой. Сашке казалось: подними она глаза к потолку – и увидит преграду между собой и светом, нечто огромное, отбрасывающее сложную систему теней.

Сегодня ночью, слушая тишину в телефонной трубке, она совершила внутреннее усилие, в сравнении с которым все учебные нагрузки казались ерундой. Она снова переступила черту. Еще один шаг в мир, о котором она ничего не знала. Куда ее вели и толкали насильно. И откуда, похоже, уже не было обратной дороги.

Наконец-то подали состав. Сашка подошла к проводнице самой первой.

– Погодите, девушка, – проводница, пышнотелая блондинка лет тридцати, заступила ей дорогу. – Мне первый пассажир нужен мужчина! На удачу!

Сашка ничего не ответила. Стояла у вагона, глядя вверх, на темное небо.

Казенным белым светом горели фонари. Ни на путях, ни на перронах не осталось снега – убрали, затоптали. Подрагивала земля: по соседней колее шел маневровый тепловоз. Круглолицый парень выглянул в окно, улыбнулся и махнул Сашке рукой.

Подошел, не спеша, мужичок с чемоданом. Предъявил билет, поднялся по ажурным черным ступенькам в вагон.

– Теперь давайте, – сказала проводница Сашке.

В вагоне было душно. Сашка отыскала свое место, затолкала чемодан под полку и, повесив куртку на крючок, легла.

Зачем она подошла ночью к спящему ребенку?

Почему ей показалось, что она и ребенок – одно и то же? Зачем ей захотелось присвоить его, слить с собой? Почему это так легко у нее получилось?

И почему она не послушала Стерха, когда тот сказал – «Не советую»?!

Вагон понемногу наполнялся людьми; некоторые из них были плотными, как вырезанные из дерева фигурки. Другие казались зыбкими, выцветшими, не имеющими значения. Сашка закрыла глаза, чтобы на всякий случай никого не видеть.

Завтра четырнадцатое февраля. Начало второго семестра. Портнов соберет их в аудитории номер один, выдаст новые учебники и сборники упражнений. Стерх...

Сашка села на постели при мысли о том, что скажет ей Стерх. Сегодня ночью они не здоровались и не прощались: за мгновение до того, как на кухню ворвались мама и Валентин, Сашка успела прошептать, что младенец пришел в себя, и Стерх просто повесил трубку. Она прекрасно понимала: горбун отреагировал на ее преступление мгновенно и профессионально, и если бы не он – и не Фарит Коженников, блистательно сработавший диспетчером, – все могло бы обернуться по-другому.

Как – Сашка старалась не думать.

Поезд тронулся.

Она вернется в Торпу. Примет наказание от Стерха... Если тот сочтет нужным ее наказывать... И опять зароется в книжки. В упражнения. Со временем окончательно перестанет быть человеком, и тогда ей, наверное, сделается все равно...

А почему она должна возвращаться в Торпу?!

У нее даже дух захватило. За последние годы она так привыкла к мысли, что из Торпы – не вырваться, что ей придется учиться до диплома, придется сдавать переводной экзамен на третьем курсе, и вся ее жизнь зависит от Портнова, от Стерха... зависит от Коженникова. Который вот уже два с половиной года делает с ней, что хочет, и при этом «не просит невозможного».

Но ведь Сашка-то изменилась!

Ее соседи по купе, супружеская пара средних лет, устраивались на ночлег. Сашка нащупала в кармане куртки пригоршню монет; ночью, на кухне, она успела их собрать... может быть, не все. Валентин еще спрашивал, что это, Сашка привычно врала про игровые жетоны... про медный сплав... Маме было не до того. Мама носилась по квартире с Валечкой на руках, а Сашка ползала под столом, собирая золотые монеты с цифрой «ноль», с округлым знаком, который кажется объемным, если присмотреться. Ничего хорошего в жизни ей не принесли эти монеты.

Поезд катил через заснеженный лес. Свет окон падал на просевший ноздреватый покров, кое-где уже разорванный проталинами. В вагоне пили и ели, курили в тамбурах, смеялись, спали. Предвкушали встречу. Переживали разлуку. Играли в карты.

Проводница принесла постель. Сашка кое-как развернула матрас и легла снова, на этот раз укрывшись простыней. Станция Торпа – в полпятого утра. Торопиться некуда.

В два часа в вагоне все спали.

Тлели угли под котлом с водой.

На столике в купе проводницы лежали ключи. Проводница неосмотрительно задремала, оставив дверь купе полуоткрытой.