Стараясь не смотреть на спящего рядом Валентина, Сашка подошла ближе и остановилась над кроваткой. Луч света с улицы перечеркивал одеяльце косой чертой. Младенец лежал на спине, закинув на подушку сжатые кулачки, слепив ресницы, полуоткрыв крохотный рот.

Он тоже был словом. Отзвуком. Материальным воплощением чьей-то короткой просьбы. Сашка не отдавала себе отчет, откуда в ней взялось такое знание; она сделала еще шаг и взяла ребенка на руки.

Мотнулась головка; Сашка успела ее придержать. Ребенок был не до конца оформившейся волей, подвижным сгустком информации; он был частью Сашки. Частью ее мира. Он был ее .

Два слова слились в один звук.

Ребенок открыл сонные голубые глаза. Казалось, он сейчас закричит. Тикали часы. Беспокойно дышала мама, измученная постоянным недосыпом.

Сашка смотрела на себя. И снова смотрела на себя; это было похоже на два зеркала, установленные друг против друга. Ребенок, ставший частью ее личности, молчал. Его глаза медленно темнели. Взгляд был почти осмысленным.

Сашка едва удержала крик.

Так же молча, прижимая ребенка к груди, она вышла на кухню. Еще не понимая, что произошло, но уже мокрая с головы до ног от холодного пота. Положила Валечку на стол; согнулась, прижимая руку ко рту. Ее вырвало золотыми монетами – впервые за много месяцев. Монеты звенели, раскатываясь по полу, и каждый звук, каждый ничтожный шорох мог разбудить чутко спящую маму.

Мальчик на столе лежал неподвижно. Кулачки сжимались и разжимались. Глаза, сделавшиеся теперь карими, смотрели напряженно. Неотрывно. Смысл – сумма смыслов – составлявших это человеческое существо, растворялись в Сашке стремительно, как мыло в воде. Колыбельная связывала их, будто общая кожа.

Сашка забилась, пытаясь разорвать эту связь. Пытаясь снова выделить младенца в особый «пакет информации». В какой-то момент ей казалось, что вот, она понимает и контролирует все: два их тела, как отражения двух схожих смыслов, два прозвучавших слова, одно из которых – приказ, повеление, сгусток воли...

И этот сгусток окончательно вырвался из-под контроля. И втянул в себя безволие младенца, как большая капля ртути поглощает мелкую.

Валечка на столе устало расслабился. Закрыл глаза. В ту же минуту в комнате скрипнули пружины кровати – заворочалась мама. Сейчас она привычно протянет руку сквозь перекладины кровати, нащупает вместо спящего сына холодную простыню...

Не сводя глаз с ребенка, Сашка отошла к двери. Закрыла; заперла. К счастью, дверь кухни изнутри снабжена была задвижкой – на случай сквозняков.

Трясущимися руками сняла телефонную трубку. Набрала номер мобильного телефона; этот номер был в ее памяти таким экстренным, таким аварийным, что вспоминался только в крайних случаях – как будто написанный алыми буквами на бетонной стене.

На часах было полчетвертого утра.

«Абонент находится вне зоны досягаемости».

Не может быть! Сашка, закусив губу, набрала номер снова. Ответь! Пожалуйста!

Гудки.

– Алло, – сказал негромкий голос. Не сонный. Непохоже, чтобы этого человека разбудили в глухую ночь.

– Фарит, – пробормотала Сашка, впервые называя его по имени. – Я что-то сделала... я что-то такое... пожалуйста, помогите мне связаться с Николаем Валерьевичем!

– Что ты сделала?

– Я не понимаю. С ребенком... Пожалуйста, помогите мне!

– Погоди, – сказал Коженников. Последовала длинная пауза; Сашка услышала шаги в коридоре и неуверенный голос мамы:

– Саня? Эй, ты взяла малого?

– Да, – сказала Сашка, глядя на ребенка, безжизненно лежащего поперек стола. – Спи. Не волнуйся. Я его укачиваю.

Дернулась дверь.

– Сань, ты заперлась? Открой!

– Спи, – повторила Сашка, прижимая трубку к уху. – Не волнуйся. Я за ним слежу.

– Что за ерунда! Открой дверь! Зачем ты заперлась!

– Я сейчас. Ты спи.

– Александра!

Мама окончательно проснулась. Теперь в ее голосе был гнев – и страх. Что-то творилось, что-то происходило, случилась беда, она это чувствовала – но не могла распознать природу опасности.

– Саша, – очень сухо сказал Коженников в телефонной трубке. – Проверь, жив ли ребенок.

– Что? – пролепетала Сашка.

– Проверь пульс.

– Открой немедленно! – мама ударила в дверь кулаком. – Валя! Валя!!

Сашка схватила младенца за ручку. Она была такая крохотная, на ней невозможно было нащупать пульс; уже уверенная, что ребенок мертв, Сашка вспомнила вдруг уроки Дим Димыча («Считаем пульс за шесть секунд, умножаем на десять») и прижала пальцы к тонкой шейке ребенка.

Шейка была теплая. Пульс нашелся.

– Жив, – прошелестела Сашка в трубку.

– Открой дверь! – ревел теперь уже Валентин, грозя снести дверь с петель.

– Сейчас! – крикнула Сашка, в голосе ее были слезы. – Чего вы орете? Чего вы кричите? Я сейчас открою!

– Положи трубку, – сказал Коженников. – Сейчас перезвонит Стерх.

Сашка нажала «отбой».

В дверь на секунду перестали ломиться. Мама плакала, Валентин ее утешал:

– Ну что за истерика... что случилось, я не могу понять... Сейчас все будет... сейчас... Александра, открой немедленно. Я считаю до трех. Раз...

Зазвонил телефон.

– Алло!

– Слушайте, – без долгих предисловий сказал Стерх. – И работайте , хорошо, внимательно, у вас три минуты на обратный переход! Начали!

И все затопила тишина.

Первой не выдержала задвижка – расшатались маленькие шурупы, скоба отлетела, и мама с Валентином ворвались на кухню.

К тому времени соседи, разбуженные шумом, уже стучали в батареи и в стены. Какой-то умник вызвал милицию. Желтая машина с синей полоской остановилась у дома через час после начала инцидента.

Сашка сидела перед столом, на котором спал ребенок. Спокойно спал, посапывая, почти касаясь лица сжатыми кулачками. Сашка была вся покрыта потом, белая, всклокоченная, с зажатой в руке телефонной трубкой.

В трубке пищали короткие гудки – отбой.

Остаток ночи прошел в разбирательствах. Мама пила валерьянку, корвалол, валидол. Валентин сгоряча отвесил Сашке пощечину – а потом ему сделалось неприятно об этом вспоминать. Ребенка унесли в кроватку, и там он проспал до семи утра; у Сашки дрогнуло сердце, когда она услышала его неуверенное хныканье. Мама покормила Валечку, он поел, в хорошем настроении улыбнулся и снова зажмурил голубые глазки; мама немного успокоилась. Чуть-чуть.