Слева от ступенек на веранду подрагивали мелкими листочками толстые темно-зеленые камышины.
- Бамбук? - догадался Алексей.
- Бамбук,- равнодушно подтвердила хозяйка.
"Бамбук - не койка, его не сдашь. Внрочем, можно птичкам",- про себя ухмыльнулся Алексей, но тут же отмахнулся от собственного ехидства - вокруг было зелено и светло, в двух шагах, вон за теми домами, сбегающими по крутизне, шуршит ленивой волной Понт Евксинский и, может быть, среди грудастых яхтенных спинакеров алой тенью плывет... Тут он скомандовал себе: "Стоп!" и неожиданно продекламировал: "мечты, мечты, где ваша сладость?", и смутился, встретив понимающий взгляд хозяйки.
Конечно, о курортных порядках оп хорошо наслышан, но сюда он приехал отдыхать, а не испытывать крепость своих и чужих устоев, впрочем, это не исключает... и вообще,Алексей окончательно запутался в собственном монологе, к счастью, произнесенном про себя, и с видом скучающего миллиардера протянул три четвертные терпеливо мявшейся у порога владелице веранды и бесплатного бамбука.
- Сейчас рубль сдам,- пообещала она, но Алексей лениво помахал рукой: - Не надо, рубль за удочки.
- Чего? - удивилась хозяйка.
Он ткнул пальцем в гибкую камышину.
- С нее удочка не выйдет,- с сожалением сказала хозяйка, внимательно всмотрелась, потрогала бамбук и, вздохнув, подтвердила: "не выйдет" и протянула Алексею рубль.
Конечно, он понимал, что "гениальное решение" - это просто-напросто попытка уйти от некоторых проблем "гусиным способом": сунуть голову под крыло - ничего не вижу, ничего не знаю, и вообще меня здесь нет. Но настроение грозило перейти в состояние и, инстинктивно надеясь хотя бы отсрочить эту грозную перспективу, Алексей ухватился за так кстати подвернувшийся отпуск: ничего не делать, ни о чем не думать,- никаких проблем, никаких задач - один сплошной кейф или кайф, дело не в прононсе, а в существе. И вот этот самый "кейф-кайф" едва протянул три дня и протянул ножки. Собственно, иного ждать было трудно: хотя гусь и сует голову под крыло в надежде, что теперь все в ажуре, долго так все равно не просидишь хочешь не хочешь, а вытаскивай голову, и вот он опять перед тобой, белый свет, со всеми своими штучками-дрючками. Не склонный к самокопанию, Алексей тем не менее отдавал себе отчет в том, что происходит с ним. Просто-напросто он посмотрел на себя со стороны. И преисполнился не оптимизма, а, как говорится, совсем наоборот, хотя внешне все выглядело опять-таки наоборот: в полном ажуре. С курса на курс перескакивал, как по ступенькам, в аспирантуру влетел с ходу, с титулом "башковитый", принародно пожалованным ему академиком Сидоренко на государственном экзамене в плюс к пятерке по теории чисел...
Все это так. Но человеку имеет смысл лезть на высокую гору только, если существует хотя бы гипотетическая вероятность, что в конце концов он вылезет на вершину.
Лезть же, заведомо зная, что ты всю жизнь будешь карабкаться и никуда не докарабкаешься - это, может, кому и подходит, но вряд ли. Смысл этого альпинистского сравнения, неожиданно пришедшего в голову, был куда приземленнее и четче: перед носом маячил тупик... Вероятно, тысячи людей на его месте или в подобных обстоятельствах сложившуюся- ситуацию сочли бы за благо: что еще надо - работаешь в интереснейшей, перспективнейшей области науки, и не в последних топаешь, что еще надо?
Твори, как говорится, дерзай и так далее. Собственно, еще совсем недавно сей общеполезный совет не вызывал у Алексея никакого сомнения, пока однажды это невинное, простое "и так далее" не приобрело вдруг смысл вопроса.
По недолгом размышлении картина открылась такая, что ничего лучшего он не нашел, как сунуть голову под крыло. Но человеческая голова, увы, отличается от многих прочих голов тем, что не перестает думать даже в самом непривычном положении. Если бы Алексей попытался коротко сформулировать существо вставшего перед ним вопроса, вероятнее всего он бы прозвучал так: всю жизнь выдумывать электронные арифмометры? Но ему было не до формулировок, четкое ощущение несоответствия собственных возможностей возможностям их применения приняло зримые очертания тупика. И тут так кстати подвернулся этот отпуск.
Поначалу, правда, он ни о какой Ялте и не подумал.
Куда поехать? - этот вопрос даже не возник, поскольку ответ был ясен: домой. Родители, жившие в маленьком придунайском городишке, на лето всегда уезжали в Одессу к знакомым, у которых была дачка где-то на Большом Фонтане. Ключ от дома обычно оставляли у соседки - с просьбой поливать цветы (мама, выйдя на пенсию, ударилась в юннатство). Алексей на всякий случай позвонил домой, дозвонился на удивление быстро, слышно было, правда, не очень, но главное подтвердилось: отец сказал, что они уезжают назавтра, ключ у соседки, так что являйся, когда хочешь, жаль только, что повидаться не удастся...
Сейчас, когда вокруг галдела летняя Ялта, несколько недавних дней, прожитых дома, неожиданно отдалились так, словно не почти вчера это было, а несколько лет или пусть месяцев назад. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Потому что именно тогда, восемь лет назад, произошло то, что собственно и определило его сегодняшний день... Да, тогда еще все было впереди. На носу были выпускные экзамены, впереди была неизвестность. Последний "штурм" его не пугал, более того, светила ему, если и не золотая, то уж серебряная медаль точно. А вот что дальше? Что с медалью этой делать? "Витязь на распутьи",посмеивался он над собой, но на душе было не очень-то спокойно. Если бы можно было одновременно поступить в три института и еще в военное училище, тогда другое дело. Буридалову ослу нужно было выбрать одну из двух, а тут целых четыре "копны сена". Которую выбрать, если по-своему заманчива каждая? И черт знает, чем бы все это закончилось, если бы Алексей не зашел в школьную библиотеку сдать ненужные уже учебники - экзамены позади, впереди выпускной вечер и все та же неизвестность.
- Он какой-то вроде не в себе был, по всему городу тебя ищет,заключила Настя, закончив подробный отчет о событии, состоявшем в том, что в библиотеку заходил Сережка Гриценко и просил, если Алексей вдруг появится, чтобы вечером зашел к нему домой.
Конечно, если бы зашел с той же просьбой, скажем, Василий Иванович, другой приятель Алексея, Настя просто сказала бы - заходил, мол, просил передать. Но Василий Иванович, по Настиному искреннему убеждению, безнадежно стар, поскольку ему уже почти под сорок, и уже поэтому абсолютно никакого внимания требовать не может.
Настя - практикантка из Кишиневского университета, лет ей от роду девятнадцать, а Сергей Григорьевич, или для приятелей просто Сережка Гриценко, по общему признанию,- в некотором роде эталон мужского обаяния, которое подкреплено двумя немаловажными деталями: холостяк двадцати четырех лет (даже в глазах Насти это приемлемый возраст) и прочная репутация очень хорошего педиатра, к тому же единственного в городе.
Недавно Сережка получил квартиру в только что сданном пятиэтажном доме, первом в райцентре. По плану в ближайшие годы рядом должны были подняться еще три таких же небоскреба, но уже сейчас местные патриоты, гордые приобщением к высотному строительству, называли новый дом не иначе, как Черемушки.
В маленьком городке случается историй, пожалуй, не меньше, чем в столицах, хотя, на первый взгляд, что тут особенного может произойти? Но это только на первый взгляд - тому, кто живал в маленьком городке, этого доказывать не нужно. Вот и Сережкиному вселению в новую квартиру - событию отнюдь не национального масштаба, но вообще-то безусловно радостному, предшествовали события куда более значительные, вошедшие в устную летопись райцентра под названием "мамский бунт". Вкратце эта история, которой суждейо было стать преданием, выглядела так. Три года назад, приехав сюда по распределению, Сережка прямо с поезда, с чемоданом, дипломом и запасом нерастраченного простодушия явился в горсовет, чтобы с ходу получить ордер на квартиру, причитающуюся ему, как молодому специалисту. Из кабинета председателя он вышел с полным представлением о грандиозных перспективах жилищного строительства в городе, а также с твердым обещанием, что когда эти перспективы станут явью, ему немедленно будет выдан и ордер, и ключи, и золотые горы впридачу. А поскольку в ожидании всех этих благ жить где-то пока было нужно, Сережка снял комнату у больничной сторожихи и принялся уменьшать процент детской заболеваемости в районе. Надо сказать, что делал он это весьма и весьма успешно. Детишки на приеме у него не орали, не ревели, не дергались, готовно разевали рты, на глазах у растроганных мамаш, высовывали языки, охотно ели всякие пилюли и порошки, даже самые горькие и, самое главное,- выздоравливали. А поскольку половина населения любого города состоит из мам, тетушек и бабушек, нетрудно догадаться, что это (плюс помянутые уже качества) обеспечило Сережке популярность, которая, будучи изображена графически, выглядела бы в виде прямой, устремленной в бесконечность. Когда минули два года, которые Сережке нужно было отработать по распределению, по городу пополз панический слушок: доктор Гриценко собирается уезжать! Неизвестно как возникший (Сережка и не помышлял об отъезде), слух оброс деталями и подтверждениями, среди которых самой весомой причиной предполагаемого докторского бегства было отсутствие приличной квартиры. И тут вспыхнул бунт, который начали мамы, отчего он и получил название "мамский". К мамам присоединились тетушки и бабушки, Депутации и делегации оккупировали приемную председателя. Начальник почты стал опасаться, что придется выделить еще одну почтальонскую единицу поток писем с припиской "председателю лично" грозил выйти из берегов.