Спокойное в вечерних сумерках море все больше темнело, теряя свой нежноголубой цвет. Вдали, почти у линии горизонта, показалось судно. Обогнув остров Нарген, оно приближалось к Баку. Таир следил за ним, но мысли его были заняты все тем же: "Отныне только работа. К черту все остальное!" думал он.

- Значит, не хочешь петь? - Джамиль опять дернул его за рукав.

Таир нахмурился, тихо, но резко ответил:

- Джамиль, отстань ты от меня!

Джамиль отошел к товарищам. А Таир снова погрузился в свои размышления. "Мастер всех хвалил перед газетчиком, как дело дошло до меня..." Вдруг мысли его приняли другое направление: "Ждем монтера, а работа стоит. Почему? Разве нельзя обойтись без монтера?" Горькая усмешка скользнула по его лицу: "После такого позора хочешь еще давать советы мастеру?.. Да, а назавтра вызывают на комсомольское собрание. Будут обсуждать твой вопрос и уж, конечно, разделают на все корки. Вот о чем тебе следовало бы подумать".

Судно приближалось. Глядя на него, Таир вспомнил заметку "Метод работы моряков", которую утром прочел в газете. Он задумался: "Да, вот они добились ускорения оборачиваемости судна, а ведь скорость его хода все та же. Стало быть, все зависит от уменья работать. Надо шевелить мозгами..." И тут же, увидев обоих мастеров, которые сидели на лавочке возле культбудки, решил: "Скажу наедине старику. Если вздумает поднять насмех, по крайней мере, другие не будут знать".

Ночная смена кончилась, хотя пользы от нее было мало. За ночь было пробурено всего двадцать метров. Утром, возвращаясь с буровой, Таир выждал, когда Рамазан, распрощавшись с попутчиками, один зашагал к своему дому, и подбежал к нему:

- Уста, - обратился он к мастеру, - я хочу зайти к вам поговорить. Разрешите?

Рамазан, сурово насупив брови, посмотрел на него.

- Ну, что ты хочешь сказать?

Но, всмотревшись в лицо Таира и поняв, что тот хочет говорить о чем-то очень важном, смягчился.

- А что, разве здесь говорить нельзя?

- Нет, уста. Мне надо поговорить с вами наедине.

- Может быть, решил вернуться в деревню? - спросил Рамазан, испытывая ученика.

- Нет, нет... Дело касается буровой.

"Дело касается буровой", - старик удивленно поднял брови, на лице его появилась едва уловимая улыбка.

- Тогда пойди отдохни, сынок, - отозвался, наконец, мастер. - Придешь часа через три-четыре.

- Слушаю.

Рамазан снова зашагал своей дорогой.

Когда Таир пришел к себе в общежитие, Джамиль уже спал. Закрытая книга, лежавшая поверх одеяла, мерно поднималась и опускалась.

Таир тоже лег в постель, но спать ему не хотелось. Он уже готовился к предстоящей беседе с мастером, высказывал свои предположения, терпеливо выслушивал хмурого старика и приводил все новые и новые доводы.

Часа два проворочался он с боку на бок, но, так и не заснув, оделся и вышел в соседний сквер. Спустя полчаса, побродив по дорожкам сквера и еще раз обдумав свое предложение, направился к старому мастеру. Рамазан встретил его приветливо.

- Ну, заходи, сынок, заходи! - сказал он и, заметив грусть и озабоченность на лице Таира, спросил: - Что такой скучный?

- Я виноват, уста, - тихо проговорил Таир и, не в силах выдержать сурового взгляда старика, опустил голову. - Но даю слово, что больше не допущу ничего такого...

Голос его дрожал. И мастер понял, что его ученик говорил это со всей искренностью. Он почувствовал в его словах решимость человека, который выбрал свой путь после долгой и мучительной внутренней борьбы. Рамазан обрадовался, но ответил сдержанно.

- Посмотрим... - сказал он. - Но ты должен доказать это не на словах, а на деле.

- Докажу, уста. Теперь я многое понял. Даю слово, что выполню свое обещание.

Довольный таким вступлением, Таир поднял голову и смело посмотрел прямо в глаза старому мастеру.

- Мне пришло на ум одно предложение, - начал он, - о нем-то я и пришел поговорить с вами.

- А ну, ну, выкладывай... - вопреки своему обыкновению, сразу же с интересом подхватил мастер.

- Вчера мы целых четыре часа стояли без дела в ожидании монтера.

- Так, так... - еще более нетерпеливо сказал старик.

- Мы стоим так же без дела, когда требуется слесарь или плотник. Случись завтра буря, нам придется стоять не четыре часа, а может быть, четыре дня. Я вижу, что так без пользы пропадает уйма времени. Это наносит вред и государству и нам.

В глазах Рамазана сверкнула радость.

- Ну, ну?

- И зачем нам терять время, уста?

- А что же делать?

- Всю эту работу надо делать самим. Разве мы не справились бы? спросил Таир, и в его словах звучал не столько вопрос, сколько твердая уверенность.

- Но ведь у каждого своя профессия. Ни ты, ни Джамиль, ни Гриша не могут заменить монтера.

- Верно. Но ведь можем же мы научиться этому делу?

- Конечно, можете.

- И если каждый из нас, - продолжал Таир, - научится еще одной специальности, то нам не придется, как сегодня, по четыре часа сидеть без дела и ждать, пока пришлют человека.

Рамазан совсем оживился. Его радовало не только то, что предложение Таира могло принести огромную пользу общему делу, но еще больше то, что это полезное предложение делал именно Таир - ученик, хорошо понятый и правильно оцененный им с первой же встречи.

- От этого государству польза или вред? - поставил вопрос Таир, и сам же ответил на него: - Конечно, польза.

Рамазан прервал его:

- Допустим. Но где и у кого вы будете учиться?

- Где? Я и это прикинул, уста. Мы создадим кружок в клубе. А на что комсомол? Пусть организует такой кружок. Если человек, который возьмется обучать нас, будет большевиком, денег за это не возьмет, а если будет беспартийным... - Таир секунду подумал. - Но мы выберем такого, чтобы был беспартийным большевиком... А таких - сколько угодно.

Рамазан совсем оживился.

- Так... Допустим, что ты выучишься на монтера. Кто же заменит нам слесаря, плотника?

- Кто? Другие товарищи. Ведь я говорю не только о себе. Пусть и другие учатся.

Таир кончил. Его тревожило теперь совсем другое. "Откликнется ли кто-нибудь на такой призыв?" - думал он.

- Спасибо, сынок, - сказал старый мастер и встал. - Спасибо. Значит, я не ошибся в тебе.

Мастер не обнял и не поцеловал своего ученика. Не сделал он этого не потому, что в нем нехватало доброты, а просто - это было не в его правилах. Рамазан верил, что отныне много разумных и полезных предложений он услышит от Таира. По-видимому, эти предложения исходили из внутренней потребности принести пользу общему делу. А раз это так, то не сегодня-завтра они должны принести свои плоды.

Вслед за стариком поднялся и Таир.

- Скоро, уста, начнется комсомольское собрание. Поставили вопрос обо мне. Разрешите, я пойду.

- Иди, сынок, иди. Только помни: дал слово держи!

- Не сомневайтесь, уста, я сдержу свое слово.

8

Комсомольское собрание, на котором разбирался вопрос о Таире, давно кончилось, и все комсомольцы уже разошлись. Только Таир сидел у окна и рассеянно глядел на солнце, уходившее за поросшие полынью бугры. Он все еще сидел на прежнем месте, занятый своими мыслями: "Всыпали мне правильно!, думал он. - Еще мало. Виноват, что тут сказать? Мастер поверил мне, поручил дело, а я?.." Таир недовольно покачал головой. Справедливая критика товарищей нисколько не обидела его, но выступление Лятифы возмутило до глубины души. До конца жизни не забудет он ее слов: "Таир неисправим, надо исключить его из комсомола". Но почему неисправим? Кто не ошибается? Ведь недаром говорят: не ошибается только тот, кто ничего не делает. "Эх, Лятифа, - с грустью подумал Таир. - Уж этого-то я от тебя не ожидал".

А вот Дадашлы, которого Таир считал парнем черствым и бессердечным, оказался самым добрым и чутким из всех. "Мы должны помогать каждому из своих товарищей, - сказал он. - Вина Таира велика, но он, по-моему, комсомолец настоящий, и уже понимает, что это для него урок на всю жизнь".