– Я понял, чего хотят от меня люди. Чтобы я стал похожим на них,- сказал Аризанский устало.
– Нет, это не так! – Годар вздрогнул.- Ты воспринимаешь меня с точностью до наоборот! Это ты хочешь, чтобы люди походили на тебя – на твоего человека с большой буквы. А он – личность умозрительная. Ты, слава Богу, лучше его.
– Все верно. Говоря о человеке, я примеряю его качества к себе. Но не требую того же с других. Люди же…
– Думаешь, что не требуешь. На самом деле ты невольно подводишь к черте, о которую можно не споткнуться. Умел бы только видеть, когда и кто упал. Может, обретя такое умение, ты бы лучше понимал меня, меньше сокрушался о прошлом.
– Но я живу проще. У меня нет времени сокрушаться. Я и не подозревал, что в душе у тебя такая буря.
– Беда в том, что я не могу ее показать. Ты сразу начинаешь казнить то, что… невольно породил. Невольно потому, что настоящее солнце не может не жечь. Я не прошу тебя стать таким, как я – для этого ты должен будешь сойти со своей высоты и – угаснешь как Солнце. Исчезнешь в первую очередь для меня. И я знаю, да, знаю, что стечение обстоятельств в том числе и тех, что заданы тобой – не более, чем пробный камень, через который мы узнали, чего стоим и мы сами, и наша дружба. Там, на твоей высоте, солнце пронзительнее и ярче. Но ты устоял, устоял, Мартин. Но не за то я сейчас казню себя, что не поверил другу и оговорил его, а за то, что не разглядел, кто передо мной. Поступить так можно с кем угодно, только не с тобой. Но знаешь, в чем загвоздка – ни с кем другим я так бы не поступил.
– Но почему же? Я не понимаю.
– Потому что это естественно – не верить иногда…
– … своим глазам, если видишь у человека хвост?
– Не поэтому, а потому, что я верил тебе больше, чем всем.
– Прости, но так мог бы рассуждать Иуда.
– Черт побери, разве мы не договорились, что среди нас нет ни Господа, ни падшего ангела? А предательство мое условно – мы оба это знаем.
– Только сохранилось воспоминание о движении, которым ты попытался выбить меня из седла. Чего ты хочешь… Чтобы я смиренно дожидался, когда условность станет явью?
– Ага, ты все-таки не веришь мне. Вопреки заверениям в абсолютном доверии. Я чувствовал это. Не приняв в расчет мои чувства, ты не увидишь свои ошибки. Я бы хотел, чтобы моя душа послужила зеркалом. Загляни туда, посмотри, как глупо ошибается этот замечательный человек – самый благородный из всех, кого я знал.
– Ты предлагаешь мне помощь? Разве я так жалок? Ну, увижу я где-нибудь ошибку – Что дальше? Ведь ошибки ничему не научат меня – не идут впрок, и все тут.
– А знаешь сколько я сделал выводов из той истории?
– Это знаменательно. Не замечал ли ты, Годар – ошибаюсь я, а на ошибках моих учишься ты.
– Я учусь на собственных ошибках!
– С коня едва не свалился я. А перекрестился и обтер пот с лица ты. Ты стоишь с хирургическими ножницами, которые никогда прежде не держал, и размышляешь над тем, что бы еще во мне поправить, обрезать. Почему редко кто от души говорит мне, что я не так уж и плох? Как будто не за что сказать мне доброе слово…
– Но, Мартин, как же ты не расслышал, я только что приравнял тебя к солнцу! Как еще возвысить мне суэнца? Зря ты ищешь скелет моей мысли. Бери ее вместе с мясом.
– Не знаю- не знаю. Мне иногда кажется, что похвала ближнего – способ ужалить меня поглубже. Принято думать, что я прячу сердце. И копать под него долго.
– Ты считаешь: у меня за пазухой – камень?
– Не в этом дело. Просто я не стану идти с тобой в ногу. Пойми меня правильно: однажды я изменил себе – я попробовал на вкус чужой дороги – твоей дороги, Годар. И едва не отклонился от цели. Впредь я буду тверже.
– Не понимаю: что такого ты попробовал?
– Мы потеряли много времени на привалах, копаясь в самих себе.
Годар грубовато и даже агрессивно выложил в руки Зеленого витязя собственное сердце и оттого, как повернет тот разговор, зависела жизнь незадачливого странника. При последних словах товарища грудь сдавил ледяной обруч. Сейчас Мартин и вовсе опустил руки, выронив незаметно то, в чем больше не нуждается…
– Ты оскорбляешь нашу дружбу,- тихо сказал Годар. Ему было необходимо, чтобы Мартин срочно возразил.- Разве мы позволим себе хоть один незапланированный отдых? Те часы, что отнял у нас мой поступок, я переучитывать не хочу.
– Дело не в количестве привалов. Понимаешь, днем следует идти, а не размышлять над ходьбой, ночью – спать, а не мучаться бессонницей. Если так будет продолжаться и дальше, мы станем похожими на скирских недорослей.
– Понятно. Я затормаживаю твое развитие. Тяну назад, сбиваю с толку. А я-то думал, что делишься со мной сомнениями, чтобы услышать совет. Я не знал, что тебе полезней спросить и – заткнуть уши.
– На заре нашей дружбы я был не всегда уверен в целесообразности своих замыслов. Теперь же мы заняты делом.
– Скажи тогда, зачем ты показал мне свое сердце, если не в силах принять меня такого, какой я есть на данный момент – весь в движении, в стремлении стать лучше? Обидно, ей Богу, ты уважал меня только тогда, когда думал, будто я – персонаж из фантазий Ницше: всегда тверд, никогда не ошибаюсь.
– Обидно мне, Годар. Ты по-прежнему сомневаешься в моем уважении.
– Оно никак не следует из сказанного! Скир дистанциировался от огненных стен, которыми окружило себя великое, неумолимое, суровое светило – вот что я хотел тебе сказать. Осознанно или нет, но каждый оказался предателем Света. Я же шел за тобой, как слепой.
– Еще не поздно прервать путь. Ты заметил: скирские власти оставили для тебя дверцу? Тебя не объявили беглецом. Люди Почтенного Сильвестра к твоим услугам, они сопроводят тебя на родину.
– Я шел за тобой, как слепой, и ощутил пламя и клубы дыма в ногах – то, от чего остальные, предчувствуя, уклонились. Я рад своей слепоте, но ты не рад мне – единственный человек, за которым я хотел бы идти.
– Ты рад слепоте потому, что стремишься разрушить себя. Не сумев войти в распахнутые ворота, ты решил сгореть на пороге. Извини, но если бы я захотел умереть, то не стал бы искать смерти от руки друга.
– Я не так сложен, как тебе думается.
– С другим товарищем тебе было бы легче. Ты был бы понятней другому – в этом ты прав.
– Но мне легко с тобой, Мартин! Вопрос только в том, чтобы успеть добыть всю предначертанную нам легкость.
– А если не успеешь? Помнишь, как поступали в старину с подвижниками незадачливые последователи?
– Мне известно, что я только и делаю, что подкидываю тебе камни на душу. Но когда же ты разглядишь их происхождение? Впрочем, мы напрасно тратим время на поиски – ты высказался достаточно определенно. Не потому ли шут Нор навязал меня и тебе в попутчики, что я – обуза? Дабы рассуждая со мной о том, о чем не надо, ты не успел бы дойти, куда надо?
– Это ты сказал. У тебя забавная привычка приписывать мне собственные мысли. Если тебе так нужно, я даже рад послужить тебе зеркалом.Господин Ницше, кстати, входит в круг твоего чтения.
– Если вы не поделили с Нором принцессу, то он дистанциировался дальше других. Помяни мое слово: шут пребывает сейчас у дверей в покои Адрианы.
Мартин побледнел. Изменился в лице и Годар, ибо не ожидал от себя серъезных пророчеств в сфере дворцовых интриг.
– Вперед, быстрее! – воскликнул Зеленый витязь, словно был командиром и натянул поводья, хотя надо бы назад, в Скир. Годар все не мог освоиться с простотой и конкретикой Страны Полуденного Солнца. Из чувства противоречия он и повернул назад, чтобы вернуться на подконтрольную ему территорию через тот же тоннель в скалистом холме.
– Будь добр, если придумаешь новую заповедь – поставь мир в известность,бросил он через плечо.
Проскакав некоторое расстояние, Годар оглянулся, потому что вдруг расслабился и забеспокоился за Мартина – без досады, по-доброму.
Бросив поводья и заломив руки за шею, ссутулившийся всадник смотрел ему в спину тоскливым, зовущим взглядом. Он отвел этот взгляд, как только Годар оглянулся. Не дождавшись от Мартина помощи, а именно за помощью обращался он к витязю в своем путанном разговоре, Годар неожиданно получил поддержку. Он нечаянно подглядел, что нужен еще зачем-то Мартину. Сразу сняло, как рукой, добрую половину проблем.