Наталья Гвелесиани

Дорога цвета собаки

ПРОЛОГ

Да будет благословен день, когда взрослые заключили в квадрат забора кусок земли перед домом, и хрупкий от неуправляемой силы взгляд перестал блуждать по фрагментам бескрайних улиц с пугающими формами и уперся в конкретный тополь – один из десяти, оказавшихся в плену ограды. И потеплели глаза, увидев собаку… Подбородок приподнялся над перилами балкона, потому что Мальчик привстал на носочках и еще раз пересчитал все десять тополей, и заметил, что они могли бы пройтись макушками по небу, если б небо спустилось ниже.

Так думал мальчик девяти лет, только иными, немудреными еще своими словами, которые неловко прилипали к новым – странным, приятным и в то же время осторожным еще в своем напоре чувствам, когда впервые получил разрешение спуститься на только что построенную детскую площадку с далекого седьмого этажа.

Вбежав в калитку, он споткнулся, а собака, лежавшая под деревом, как снег, сразу поднялась, и, не дав ему времени на раздумья о размерах опасности, подалась, потянулась к нему одним бесконечным разом – пушистая, белоснежная, сияющая угольками глаз, поигрывающая бубликом хвоста. Она уперлась передними лапами в щуплый его живот и лизнула руку. Это был теплый, удивительно нежный снег. Он замелькал вокруг Мальчика, засверкал, завертел им. Щеки мальчика вспыхнули. Когда же щенок, – а это был резвый, наивный, ласковый к жизни щенок, – перевернулся на спину, обнажив розовое брюшко в рыжеватых родимых пятнышках, мир окутал туман, и мокрые стволы тополей, качнувшись, поплыли, натыкаясь друг на друга, вдоль ограды. Мальчик опустился на одно колено и приложил ладонь к розовой мякоти. Десятки слезящихся солнц пылали на вздымающейся кожице. Щенок, присмирев, как-то странно заглянул в его лицо сузившимися глазами… Когда мальчик нашел в себе силы оторвать от собаки неподвижную руку и обвести отсутствующим взглядом то, что окружало их, всюду в поле его зрения находилась Собака.

– Бабария! – выкрикнул он придумавшееся имя щенка. Он шел за ним вдоль ограды, в белесом тумане, машинально проводя пальцами, словно по клавишам, по белым доскам забора. Бабария зализывала, выпрямляла шероховатости его души, о которые он прежде ранился. Резвясь, они бегали наперегонки по бесконечно пьяной траве, и немыслимо теплый ветер – ветер цвета собаки – раздвигал челку на лбу, обнажая его высоту, и брови ползли вверх, и тогда, покрывшись поперечными складками, лоб делался похожим на полотнище белого флага.

Шли недели. Избалованная вниманием хозяина, Бабария не покидала детской площадки, а Мальчик, гуляя во дворе, не предпринимал попыток проникнуть за его пределы. Он дал знакомым тополям имена и часами наблюдал за тем, как бродят они, широко расставив ветви, в белесой мгле, и, изредка наткнувшись друг на друга, едва заметно вздрагивают воздушной листвой. Иногда он окликал одно из деревьев по имени – и оно замирало. Мальчик же, стремительно подбежав к стволу, прижимался к нему спиной и глядел вверх, на окропленную синевой макушку.

Однажды, идя рядом с Бабарией вдоль словно сквозящей через ее силуэт ограды, он незаметно отстал, машинально пересчитывая тускнеющие на глазах доски, и медленный его шаг иссяк у тополя, в макушке которого застыла, увязнув, потемневшая синь неба, откуда сонно сползли по стволу несколько свинцовых отростков, несколько заиндевелых среди лета небесных струнок. Тихо было на земле. Так тихо, так прочно и медлительно, что когда на пороге распахнутой калитки появилось постороннее пятно, похожее на смятый черный платок, и двинулось в правый угол площадки, он не сразу понял, что это – другая собака. И лишь когда она залегла, свернувшись в углу и посмотрела на него как в стекло, за которым стоит другое стекло, а за другим стеклом – воспоминание о Доме, Мальчик мысленно вернулся назад и рассмотрел, путаясь в нитях хлынувшего вдруг дождя, большую, черную, гладкую, как пантера, собаку, которая брела, опустив морду, словно лошадь, прильнувшая к водопою. Походка ее, недобрая из-за хромоты, нарушала устоявшиеся на его земле созвучия.

Мальчик инстинктивно прижал к себе Бабарию, ощутив к черной собаке острую неприязнь, хотя та, похоже,была далека от любых намерений, включая агрессивные.

Всю неделю он с особым усердием кормил Бабарию с рук, на виду у сурового пса и испытывал при этом страстное желание запустить в него камнем, но вместо камня в сторону черной собаки полетела косточка, как-то вдруг, невзначай.

Однако пес не принял подачки, и тогда Мальчиком завладело желание накормить его во что бы то ни стало. Метнув в ненавистный угол ожесточенный взгляд, он поднялся в дом, достал медный таз, вылил в него полкастрюли супа, смешал с порцией макарон, сдобрил мясным соусом, и, вернувшись на площадку, двинулся на непослушных, ненатуральных ногах по направлению к черной собаке.

Когда расстояние между ними сократилось до трех шагов, пес беззвучно оскалился, и Мальчик был вынужден, оставив таз, уйти медленным шагом к Бабарии. Он чувствовал спиной чужака и презирал его.

Так шли дни. Пес не подпускал Мальчика ближе задуманного расстояния, но и не отвергал пищи.

Но однажды, когда Мальчик, повернувшись в очередной раз спиной к черной собаке, неторопливо двинулся восвояси, черный пес догнал его и слизнул с ноги застывшие капельки соуса.

Теперь Мальчик ухаживал за Бабарией с прилежным, троекратно умноженным рвением. Он часто рассматривал ее – от кончика носа до хвоста – и находил божественно-совершенной. Белизна ее шерсти навевала воспоминания о снеге и наводила на мысль, что снег может быть горячим. Но он заметил и кое-что новое – красноватый шрам на ухе. Это открытие сделало – постепенно – его Бабарию не такой привлекательной. Раньше для того, чтобы почувствовать покой и тепло, было достаточно положить руку на ее голову, слегка почесать за ухом. Теперь он гладил ее чуть ли не от кончика носа до хвоста и не чувствовал ничего, кроме температуры тела. Чаще же руки Мальчика пассивно лежали на коленях, а Бабария, примостившись рядом, поочередно покусывала их, заглядывая ему в лицо с какой-то резвой настороженностью. Вся она была из себя сплошным снегом – подтаявшим и звенящим. Мальчик же смотрел в сторону калитки, ожидая появления Джека – так окрестил он новую собаку.

Странные отношения сложились у него с новой собакой. Джек был скуп в проявлении чувств. Появляясь на пороге площадки, он не удостаивал человека ни взглядом, ни взмахом хвоста. Словно кот, привязанный не к человеку, а к месту, отправлялся он, прихрамывая, в свой угол, чтобы залечь там на час. Мальчик же в продолжение всего времени стоял над ним, как утес, не смея нарушить возвышенной отчужденности. Это он, Мальчик, стал собакой этому высокомерному псу 3и, ничего не зная о внутреннем мире скрытного своего друга, в упоении черпал силы из фантазий на тему его души…

Перед мысленным взором Мальчика, направленным на ствол ближнего тополя, вырисовывалось огромное дупло и зияло, как ночное небо, потусторонней темнотой. Ему хотелось внутрь, чтобы ощутить себя частью дерева и посмотреть оттуда на мир своей собаки глазами пустоты. Подобострастно склонившись, он высматривал проблески огня в неподвижных, прочных каких-то глазах Джека и, рассматривая вечерами звездное небо, видел множество собачьих глаз. Не имея возможности сосчитать все звезды, он, тем не менее, подметил, что каждый мерцающий глаз имеет на небосклоне одно, раз и навсегда данное место, и звездная картина, если смотреть на нее с балкона или с площадки, на которой бывала его Собака, остается неизменной. Тогда он попробовал перенести картину в альбом для рисования и перевел кипу бумаги, пытаясь нарисовать звезды именно в таком порядке и количестве, в каком состояли они в природе. Наконец, он устал и изобразил два высохших тополиных листа. Что таилось под листьями он не понял, ибо фантазия его истощилась.