- Ваше дело, Аллот, подумал я, искажать действительность до неправдоподобия. Что хотите, то и придумываете, над кем хотите, над тем и издеваетесь... Но, так думая, я знал, я наверно знал, что перед самим собой хитрю: все, что я прочел, меня задавило! Даже в такой искаженной, фантастической, нелепой форме это было игрой с моей правдой! И если бы только одно это? Я начинал угадывать затаенный смысл приемов Аллота и предчувствовал, что он меня принудит к повиновению приблизительно так, как уже однажды принудил, когда, после прочтения истории железнодорожного разъезда, отвез меня посмотреть на пьяную Зоину мать. И снова побежали неумолимые строчки.

"А я, - продолжал Денис, - вернусь домой, чтобы {194} посмотреть, как все шло в моем отсутствии". - "Быть может, - рискнул вполголоса опасавшийся отповеди Джэмс, - вы могли бы оставить часть акций для вашей семьи?" - И действительно, отповедь не заставила себя ждать. - "Какой вы пошлый городите вздор, - воскликнул Денис. - Думаете ли вы, что меня может соблазнить классическая схема, по которой юноша, чтобы получить разрешение родителей девушки на бракосочетание, исчезает и возвращается разбогатевшим? Что я этим, или этому подобным, мог руководствоваться? Муж, исчезнувши бедным, и вернувшийся с деньгами? Глупость, пошлость. Если бы таким был мой образ мыслей, я должен был бы начать с наведения справок, так как за эти (10, 15, 20 лет? - Л. А.) моя семья может быть перестала существовать. Стала не моей. При чем акции? При чем средства? Я возвращаюсь к отправной точке, это все. После ряда лет, проведенных в мире иллюзий, я возвращаюсь в мир реальный. Я бросил уходя духовное сокровище, променял его на богатство. Теперь я бросаю богатство в надежде найти хотя бы осколки того, от чего отвернулся. Я подойду к прилавку. Крынка с молоком должна еще на нем стоять. Я ее возьму и поднимусь к себе. Промежуток времени, соответствующий моему отсутствию, был иллюзорен. Он не считается..." - И надолго Денис замолк. - "Акции, акции, облигации, - пробормотал он, наконец. Представьте себе, что моя жена вышла замуж, или что она умерла. С акциями, с облигациями я буду, в какой-нибудь гостинице, пробовать найти моральное равновесие? Когда вы думаете начать?" - "Как можно скорей". - Денис нажал на кнопку. Вошла секретарша. - "Вызовите юрисконсульта, - распорядился Денис, - пригласите моего помощника и приходите сами, с блокнотом". Пришлось, после того, журналисту Джэмсу А. Кадогану присутствовать при том, как Денис Далле, ровным и спокойным голосом, без малейшей запинки, продиктовал сложный документ, который, затем, был передан для проверки как раз прибывшему юрисконсульту.

Затем Денис приказал составить подробный финансовый отчет, дал указания касательно нескольких текущих операций и распорядился сделать полный инвентарь имущества и товара. Чрезвычайная простота и ясность всего того, что Денис говорил, поразили Джэмса. Помощники Дениса и его служащие слушали его с явно выраженным уважением. И они, без сомнения, понимали, что такое дисциплина. Джэмс верил, что Денис знает чего хочет. Во всем его облике - во время заготовки документа - была властность, отличающая настоящих начальников. "Вот почему он разбогател, - подумал Джэмс, - и вот главный ответ на мои вопросы". Когда все было составлено, переписано на машинке, подписано, Денис Далле представил персонал новому директору-владельцу Джэмсу А. Кадогану. - "Если вы женаты, - сказал Денис, - идите все рассказать жене". - "Я не женат". - "А! Жаль". - "Почему жаль?" - "Ваша жена была бы довольна". Потом, уже на порога, Денис добавил: "До свидания. Верней, прощайте", и вышел, оставив Джэмса в состоянии абсолютного удивления. - Он подозвал, у вокзала, такси и назвал улицу, на которой была молочная, вышел за двести метров до лавки и зашагал в ее направлении. Наступали сумерки, зажигались огни. Денис обратил внимание на перемены: магазины были заново отделаны, сигнализация на перекрестка усовершенствована. В общем (за 10, 15, 20 лет. Л. А.) не так все это было значительно. Молочную лавку Денис отличил издали. Она оставалась выкрашенной в белый цвет и выделялась на общем сероватом фоне. Освещение было теперь неоновое.

Сквозь витрину Денис увидал новый, очень блестящий, прилавок, перед которым стояло несколько покупателей. Мадам Като была почти такой же как раньше. Постаревшей, конечно, пополневшей, но такой же. Чтобы она его не узнала, Денис отступил на шаг. Несколько минут он постоял в полной неподвижности, прислушиваясь к тому, как бьется сердце, потом, решительными шагами, направился к дому, где когда-то жил".

Конечно, сжатое изложение Аллота только приблизительно совпадало с тем, что меня постигло на самом деле. Все же - и без всякого сомнения сюжетом его был я, так что дойдя до того места, где Аллот коснулся "решительных шагов" Дениса, направившегося к своему дому, я испытал удвоенную удрученность. Не предстояло ли мне забежать вперед, узнав о том, что постигло Дениса, приблизиться к тому, что, в мыслях своих, Аллот готовил мне? Он был в нескольких метрах, больной, угасающий. Но в моих руках были страницы написанные нарочно для меня, и из за каждой буквы текста выглядывал его беззрачковый взгляд. И я не мог отогнать мысли, что, прочтя заключение повести? рассказа? монографии? - я окажусь лицом к лицу с неизбежностью вывода, последнего шага, заключительного аккорда.

"Перед ним обрисовалась дверь, на которую падал мерцающий свет уличного фонаря. В прихожей же, куда он проник, и где электричество еще не включили, этот мерцающий проходивший сквозь стекла двери свет порождал полумрак. Денис подумал, что может быть умирающие, когда боль и страх утихли, перед самым уже уходом, задерживаются на мгновение в таком вот мерцающем, состоящем из ряда вспышек и потуханий мире. Но уже чья-то рука включила свет, и Денис различил ни в чем не изменившуюся за годы его отсутствия прихожую. Чтобы избежать возможного любопытства швейцарихи, он поскорей шагнул к лестнице и начал подниматься по деревянным ее ступенькам. Одна из них должна была скрипнуть и так как она не скрипнула, Денис подумал, что (10-ти, 15-ти, 20-ти лет? - Л. А.) было достаточно чтобы ее починить. Перед дверью Денис еще раз заколебался. Кого он {196} увидит? Что скажет? Возможно ведь, что в квартире живут другие, ему неизвестные люди, которые сами ничего о нем не знают. И тогда, в одно мгновение, всякая надежда вступить во владение моральным сокровищем исчезнет. Он нажал на кнопку звонка и до того, как раздались шаги, успел с необычайной ясностью сделать сравнение между этими мгновениями и тем, что с ним было за эти (10, 15, 20? Л. А.) лет. Смиренно и робко он прошептал: я хорошо сделал, что вернулся, я прав, мне непременно надо было вернуться. Дверь распахнулась и Денис увидал Анну. - "Что вам угодно?" - спросила она, до того, как его узнала. И тотчас же в глазах ее мелькнул страх, к которому примешивалось что-то неопределенное: не то упрек, не то мольба. Денис вошел и Анна, не спуская с него глаз, стала пятиться, слегка, точно защищаясь, протянув перед собой руки. Упершись в стану она приложила их к сердцу и Денис увидал, как по щекам ее потекли слезы. "Анна", - сказал Денис. Она ничего не ответила. Ее душила спазма. В следующую секунду ему пришлось ее поддержать, иначе она упала бы. Но, как то было в комиссариате, лет (10, 15, 20? - Л. А.) тому назад, она справилась с собой почти мгновенно. Она виновато улыбнулась и прошептала: "Это ничего, это пройдет", - и, взяв Дениса за руку, увлекла его в столовую. Первое, что он увидал, были старинные часы, и то, что маятник мерно раскачивался, показалось Денису почти угрозой".

Должен признаться, что прочтя это я просто не смел ни о чем думать. И чтобы ни о чем не думать, поспешил возобновить чтение. Я подчинился. Подчинение не снимает ли оно ответственности?

"Денис подумал, что ему надо попросить прощения, - заговорил Аллотов текст, - но тут же ему показалось, что это слишком условно, слишком поверхностно, что это не соответствует ни его собственным чувствам, ни тем, которые он угадывал в Анне. Снова он промолчал. За эти (10, 15, 20? - Л. А.) лет Анна изменилась, конечно, но не очень. Немного, может быть пополняла, - что скорей ей шло, - едва различимый морщинки, кажется, собрались возле глаз, у края губ, - но только нежней, только мягче делалось от этого ее выражение. - "Ты боишься?" - спросил, наконец, Денис, как бы отзываясь на собственную догадку.