А Мешади уже не раз доказывал, что в дни тяжелых испытаний рабочие могут положиться на него. Он, не страшась, шел к хозяевам с требованиями рабочих.

Рабочие помнили, как Мешади однажды сказал про бакинского губернатора князя Накашидзе:

- До тех пор, пока власть находится в руках таких скотов, вам, товарищи рабочие, не видать светлых дней... Обойдя мазутные лужи, Мешади вошел в узенький полутемный зрительный зал Народного дома. Так же, как и на Баилове и в Сураханах, азербайджанские актеры изредка давали здесь спектакли. В выборе репертуара им неизменно помогал Азизбеков.

- Запросы рабочих вам известны лучше, чем нам, - говорили сами актеры.

- Художественное слово острее меча, - отвечал он, - И если вы хотите возбудить в зрителях ненависть к несправедливому общественному строю, ставьте "Ревизора" Гоголя, "Приключения скряги" Ахундова. Пусть рабочие увидят своих врагов в смешном, неприглядном виде. В наше время голые проповеди потеряли смысл. Следуйте во всем жизненной правде.

Актеры с интересом слушали Азизбекова и задавали ему множество вопросов:

- Почему наши писатели не пишут о рабочем? Почему они не пишут так, как Максим Горький? Мы хотим, чтобы мусульманские рабочие видели на сцене и таких людей, с которых они могли бы брать пример. Но где такие пьесы? Почему в литературе мы не видели передового рабочего?

Азизбеков никогда не оставлял подобные вопросы без ответа:

- Максим Горький пишет о рабочих потому, что он сам вышел из гущи трудового народа. Он навсегда связал свою судьбу с судьбой рабочего класса. Он чувствует силу русского рабочего и искренне любит в нем истинного героя. А у нас, у азербайджанцев, еще нет такого писателя. Азербайджанский рабочий только-только вступает на арену общественной борьбы. Но и у нас вырастут талантливые писатели, близкие рабочему классу.

Войдя сейчас в Народный дом, Азизбеков вспомнил свои разговоры с актерами о будущем искусстве, о новых пьесах, о рабочем классе и для рабочего класса. Он весело подумал: "Все будет. Будут у нас и хорошие пьесы и замечательные театры. Будет у нас своя рабочая власть. Мы завоюем ее..."

У входа в кабинет директора Народного дома внимание Азизбекова привлекла афиша, написанная крупными буквами. Он остановился перед ней. Сегодня вечером, после собрания, - как возвещала афиша, - должна была состояться постановка одноактной пьесы "Нефть".

Азизбеков пробежал глазами афишу от начала до конца, но не нашел фамилии автора пьесы. Повидимому, автор пожелал остаться неизвестным.

"Кажется, нашелся, наконец, писатель, которого искали наши актеры", радостно подумал Мешадибек и толкнул дверь в кабинет.

По кабинету прохаживался незнакомый ему худой и долговязый человек в пенсне.

- А где директор? - спросил Мешадибек.

Человек в пенсне (это был уже известный читателям Ахмед Саиль эфенди) смерил Азизбекова холодным взглядом и ответил на стамбульском диалекте:

- Не знаю. Он не сказал. Никто не знает, куда он делся.

Азизбеков молча покинул кабинет и, выйдя из Народного дома, направился по тропинке к нефтяным вышкам.

Поведение долговязого господина в пенсне показалось ему наигранным, неестественным я смешным. Азизбеков знал, что этот эфенди - просто отуреченный азербайджанец. Он нарочно делает вид, что забыл родной язык. Его походка, позы, манера говорить - все это как бы взято на прокат.

Но Мешади недолго думал о нем. Пройдя по извилистой тропинке, он подошел к группе рабочих, которые бурили новую скважину.

- Здравствуйте! - громко поздоровался Мешади.

- Добро пожаловать, товарищ Азизбеков! - радостно отозвался один из рабочих, утирая вспотевший лоб тыльной стороной руки.

Потные лица рабочих были испачканы в мазуте. Мазутом пропиталась и их одежда - брезентовые шаровары и куртки.

Азизбеков шагнул к ним и, нагнувшись, взглянул в колодец.

Что? как видно, долото сломалось? - Да! Сколько ни бьемся, не можем вытащить. Эх! Ведь прямо из камня приходится добывать свой насущный хлеб. Не приведи господь и врагу увидеть такую жизнь!

Утомленные, глубоко запавшие глаза рабочих были устремлены на Азизбекова. Казалось, все ждали от него какого-нибудь ободряющего слова.

Рослый рабочий, первым ответивший на его приветствие, указал на скважину и сказал:

- Вот-вот должна была начать фонтанировать. И это проклятое долото испортило нам все дело. Третьи сутки уже не были дома. Хлопочем, выбиваемся из сил, а все впустую. Давеча приходил хозяин, но толку-то что? Сверкнул на нас белками своих глаз и ушел.

- Ну, а что он все-таки сказал, хозяин?

- Сказал, что если не достанем долото, не получим ни копейки за работу. Ну, а вы как думаете: разве наша вина в том, что долото не выдержало?

Слушая рабочего, Азизбеков глядел в скважину. Глубина колодца достигала примерно сорока пяти метров. Она бурилась примитивным инструментом, и достать из этой глубины долото было довольно сложным и даже рискованным делом.

Азизбеков поднял голову и взглянул на рабочих, стоявших перед ним в печальной и безнадежно-выжидательной позе. Всем интересно было, что он скажет.

- А по-моему, долото можно достать, - заговорил наконец Азизбеков. - Но вам все-таки надо предварительно договориться с. хозяином.

- О чем же договориться?

Азизбеков опять взглянул в скважину и определил: - Из скважины пахнет газом. Стало быть, нефтяной пласт близко. А вы знаете, что может случиться при подъеме долота?

Рабочий, который стоял, согнувшись, у самой скважины, ответил:

- Ну, конечно, знаем. Не дети. Тот, кто будет поднимать долото, может пострадать так, что...

Рабочий не договорил, не хотел, должно быть, произносить слово "смерть". Но товарищи сразу поняли его. Всем было ясно, что возможна катастрофа. Однако никто из них, видимо, не боялся смерти. И Мешадибеку подумалось, что смерть едва ли может напугать людей-, живущих и работающих в таких поистине адских условиях. И, точно в подтверждение его мысли, один рабочий сказал:

- А какая на самом деле разница - умрешь так или этак? Скажите только, как можно достать долото. Я попробую, пожалуй, достану. Рискну, мне не страшно...