— Они любили друг друга, — спокойно сказал Владимир Сергеевич. — Какое у них может быть отторжение, если они четверть века вместе?!

— И дышат синхронно, — продолжил констатацию молодой профессор. Подвздошные артерии наполняются одинаково полноценно. Давление одного абсолютно соответствует давлению другого. Но, я боюсь, как бы у них не началась маскированная депрессия?

— Думаю, не начнется, — уверил его теперь уже Макарон.

— Хорошо, если бы так.

— А вы проанализируйте посуточное изменение состава крови, посоветовал он молодому профессору. — Ведь нарастания титра антител не наблюдается. Их совместное произрастание имеет неосложненное течение. Единственная проблема — у Пунктуса наличествует сдавливание возвратного нерва. Но это может быть как раз и есть защитная реакция. Организм его не хочет назад, в отдельную жизнь. Этим все и объясняется.

— Только непонятно, сколько это может длиться? — спросил молодой профессор. — Я имею в виду шок и стресс.

— Думаю, что полная ясность придет в типичные сроки, — сказал старший правовой профессор, не догадываясь о подкорочном смысле поставленного вопроса. — Если прогноз не будет отягощен социальной составляющей данного случая. Другие близнецы живут потому, что они родились вместе, а здесь наоборот.

— Это даже лучше, — сказал Владимир Сергеевич. — Потому что срастание произошло не в утробе матери, не с рождения, а осмысленно.

— Да, вполне может быть, — подтвердил ведущий профессор. — Мы имеем много жертв ранней коррекции. Мы всегда спешим разнять близнецов, разделить их путем хирургического вмешательства, а они еще, как это бывает чаще всего морально не готовы.

— Коллеги, — сказал в заключение шеф консилиума, — перед нами уникальнейший случай. Мы имеем результат, который бы невозможно было получить в результате миллионов опытов. Теперь науке вполне ясно, что такое отторжение и в чем его суть. Теперь мы сможем воздействовать на пересаженные органы не гормонами, которые, сохраняя работоспособность донорского органа, убивают пациента. Теперь, путем привлечения энергии любви или, иными словами, энергии образов мы сможем делать операции по трансплантации со стопроцентным положительным исходом! Это открытие, господа! И не мы его авторы! Его авторы — двое этих людей, которые прожили жизнь, не изменяя себе, своим принципам и своей дружбе! Для того чтобы добиться исключения отторжения, не надо подавлять иммунитет с помощью гормонов. Надо просто показать организму, что другой организм или его часть не является его врагом. А изначально в нас сидит образ врага, то есть, изначально в каждом человеке, а значит, и в каждом его органе наш организм видит врага и начинает отторгать его. Если наш ген несет любовь, то другой ген не отторгнет его, потому что не боится. Значит, главная причина отторжения это не несовместимость никакая, а отсутствие в донорском органе информации о любви. Если в орган поместить информацию о любви — энергию образов, — он приживется в любом организме.

— Ну что там? — набросилась группа поддержки на Владимира Сергеевича, выходящего из зала заседаний.

— Как всегда впервые в истории! — доложил кандидат Макаров. Четырехяйцевые близнецы! — И передал своим помощникам протокол заседания консилиума на вечное хранение. Пересвет начал читать документ, как любовное письмо, а потом заплакал. Макарон обнял его за плечи, но успокаивать не стал. Пусть выплачется, решил он. По-другому не пережить.

— Так даже лучше, — сказал им напутственное слово Макарон. — А то когда каждый будет министром — с ума сойдете! Одна голова хорошо, а две лучше! Мало ли в нашей истории было таких фамилий через черточку: Сухово-Кобылин, Петров-Водкин, Неунывай-Похвайло опять же. Теперь будет еще одна — министр энергетики, топлива и природных ресурсов Пунктус-Нинкин или как- нибудь попричесаннее. Нормально зазвучит.

— Да, вот водочки бы сейчас грамм двести, — возжелал Пунктус.

— По двести, — поправил его Нинкин.

— А я говорю — двести. Мне же все чистить потом, — начали они первую совместную ссору. — Ты кайфонешь, а мне рыгай! Я же сказал двести, значит, двести! Это моя норма! Тебе сто и мне сто пятьдесят!

— Согласен, — смирился Нинкин. — Ты всегда был прав. Двадцать лет с тобой кручусь, и ты всегда прав. Хоть бы раз дуру спорол!

— Ладно уж, — сказал Пунктус и поправил новую рубашку, которую им справил Пересвет за штабные деньги.

— Завтра продолжим работу по агитации, — сказал Нинкин. — Ты готов?

— Как пионер!

— Ну и отлично!

Они уселись в подогнанный к приемному покою центра хирургии «Хаммер-2», у которого пассажирское место справа от водителя было рассчитано на двоих, и в обнимку продолжили заниматься предвыборной агитацией.

— Ты у нас кто по образованию? — спросил Пунктус Нинкина. — Белорус?

— Да, — ответила вторая половина.

— Значит, мы теперь с тобой, как союз Белоруссии с Россией. Будем вместе, пока там стоят наши ракеты. Будем нацеливать статус общего организма на сохранение национального достоинства!

— А куда теперь? — спросил их водитель.

— Поехали к Пересвету, — предложил Пунктус. — Оттянемся. Я ему обещал.

— А я? — спросил Нинкин.

— Кто мешает?!

— А как же Натан? — спросил все никак не могущий привыкнуть к новому раскладу Нинкин.

— Это его проблемы! — сказал Пунктус.

Привыкнув к новой жизни, друзья заказали себе единый паспорт.

Специальная комиссия под контролем группы независимых наблюдателей долго вычисляла причины взрыва.

Показания давали представители всех служб управления строительства гидроузла, от кого только можно было получить хоть какой-нибудь толк. Другие, скажем, не очевидцы, делились своими версиями не в качестве свидетелей, а в качестве специалистов-консультантов, которые с профессиональной точки зрения могли пролить молоко света на свершившийся факт взрыва на подземке.

Работу комиссии осложняло то, что она велась на фоне серьезной предвыборной борьбы.

А работу независимых наблюдателей осложняло то, что они работали на фоне заката.

Они были независимыми в том смысле, что от них уже ничего не зависело.

В группу входили двое погибших при взрыве рабочих-проходчиков, убитый пацанами прораб Недоумен-Похвайло и четверо погибших при исполнении заказа членов группировки.

Они, поодаль друг от друга, сидели на бережке, свесив босые холодные ноги в теплую воду проточного озера, фактически реки, но с большими перепадами глубины. Об их пятки терлись лысые карпы, без чешуи, не зеркальные, а именно лысые, потому что чешуя в этих пронизанных малыми дозами радиации краях была ни к чему.

Сидели независимые наблюдатели словно в ожидании водного трамвайчика с большим лопастным колесом — такие пароходики продолжали ходить здесь с тех пор, как река перестала быть судоходной. Оттого и посматривали члены комиссии время от времени вверх по течению — не идет ли трамвайчик: он уже три недели как должен был прийти оттуда. Чтобы, прихватив их, проследовать в низовья.

Рабочие-проходчики сидели отдельно. В десяти метрах от них устроился Недоумен-Похвайло. И совсем вдалеке, развалившись, полулежали киллеры, не общаясь друг с другом.

Слышимость во всех точках была одинаковой.

Все независимые наблюдатели прослушивали выступления людей перед специальной комиссией, включая не только свидетелей, но и авторов версий взрыва. Наблюдатели болтали холодными ногами в теплой воде, смотрели со стороны на всю строительную суету и мирно играли с лысыми карпами. У них не было друг к другу никаких претензий. Проходчики ни словом не заикались прорабу Недоумен-Похвайло о том, что надо было искать пропавшие пять мешков взрывчатки в шурфах, им больше негде было быть. Надо было не полениться найти ее и поступить с ней как положено — сдать на склад. А прораб и не оправдывался. Он сидел чуть в стороне и думал о своем. Время от времени они отодвигались, а потом снова придвигались друг другу и вслушивались в тишину.

Это происходило всякий раз, когда кто-то из причастных к событию на «подземке» то ли начинал давать показания, то ли просто в частном разговоре выдавал свое понимание произошедшего.