Владимир Сергеевич стянул колпак и снова уставился в зеркало. Вместо щетины на щеках вился молодой юнцовский пушок, причем, белесый, а не темный, каким был недавно, откуда-то взялась мальчишеская худоба и на скулах, и в районе ключиц, а волосы, наоборот, густели и лоснились, стараясь выпрямиться. Да, этого нельзя было не заметить — он помолодел лет на десять за одну ночь. Он тут же решил пощупать бицепсы — мышцы стали продавливаемыми, как груша у прибора, которым измеряют артериальное давление. А ведь еще вчера при сокращении бицепсы надувались, как резиновые жгуты.

Владимир Сергеевич позвал Настю. Она явилась из помывочной комнаты мокрая, как курица, и обмотанная влажными полотенцами. Своим криком он ее вынул из воды — она не успела до конца принять ванну.

— И все-таки что-то не то со мной творится, — вновь пожаловался супруге Владимир Сергеевич. — Может, и впрямь врача вызвать. А, Настя?

— У тебя боль? — заволновалась Настя. — Где? Где тебе больно?

— Да какая боль?! — возмутился ее полному непониманию Владимир Сергеевич. — Никакой боли нет! Нигде! Наоборот, я ощущаю подъем. Но он настолько головокружителен, что я не успеваю за ним! Понимаешь, мне бы сейчас мотануться на мотоцикле в горы, схватить ружье да побегать по сопкам за животными! Как раньше это проделывал Бурят! У меня ноги ноют от усталости, которой не было! Все мышцы гудят! Мне нужно устать, загрузиться чем-то, хочется поделать что-то физически! Меня раздувает от безделья! В фитнесс какой-нибудь, что ли, пойти! Валяюсь здесь, как валежник!

— Я скажу ребятам, пусть организуют какую-нибудь вылазку, — придумала на ходу Настя.

«Как поохотились?» — «Подстрелили козу». — «В наших краях — дикую козу?» — начал кривляться Владимир Сергеевич. — «Не такую уж и дикую! Но зато фермер оказался таким бешеным!» — скороговоркой проговорил Макарон, словно прочитал текст какой-то комедийной роли в провинциальной постановке.

Уловив ерничание Владимира Сергеевича по поводу предложения поохотиться, Настя тут же нашла другое потенциальное уклонение от текущей жизни.

— Ну, или, там, соревнования по бегу на руках устроить в рамках кампании, чтобы сбросить напряг, скинуть силы и… — соображала она, чего бы такого ему еще подсказать…

— Они меня не разрывают изнутри, эти силы, — пытался объяснить свое состояние Владимир Сергеевич, — они зскручивают меня вовнутрь. — В меня, словно в воронку, все уходит.

Вновь вызвали Артамонова. Настя позвала его как раз в тот момент, когда он сидел в моем номере. Артамонов пригласил с собой и меня.

Мы вошли к Макарону.

Владимр Сергеевич, не обращая на меня никакого внимания, сказал Артамонову, что ему кажется, что его теперешняя розовощекость и худоба следствие длительной неподвижности.

— А в чем вопрос? — сказал ему на это Артамонов. — Давай жить активнее, а то все, действительно, сгорает в никуда! Зачем залег? Ни нам ни тебе болеть нельзя! Запрещено! Мы нужны стране здоровыми!

— Да я бы и не сказал, что я болен, — начал утренний обход самого себя Владимир Сергеевич. — Ну да, есть некоторое внешнее расстройство, неугомонство какое-то, даже где-то ребячество. Но это не болезнь.

— Я считаю, все эта переживательная муть оттого, что у нас полный порядок с выборами, — придумал оправдание текущей меньжовке Артамонов, просто ты все еще ощущаешь некоторую неуверенность в ближайшем будущем. Но на днях ты будешь в нем абсолютно уверен!

— Да я давно во все уверовал! — отмел дешевые соображения Артамонова аксакал. — Я знаю наперед, что случится завтра! Меня несет из штанов! Я вылез, как Гаврош, из всех ваших кутюрье! Идашкин не успевает перешивать мои шмотки! Имиджмейкеры каждый день перемеривают мое тело и каждый день тащут новую форму! Ты посмотри — я стал худым и долговязым! А был…

— Ну и отлично! — усадил его на край кровати Артамонов. — Ты что, хочешь походить на Черчилля?! У нас другой подход к внешности, — пытался организовать Макарону хоть какую-то моральную поддержку Артамонов.

— Ладно, давайте куда-нибудь смотаемся! — согласился Владимир Сергеевич. — Мне осточертело здесь торчать! Но только не сейчас. Через пару дней.

— Хорошо, — сказал Артамонов. — Нет вопросов.

— Я все подготовлю, — добавила Настя.

Для Владимира Сергеевича она была единственным утешением во всей этой предвыборной лабуде. Оставаясь с ней наедине, он чувствовал себя молодым повесой, без умолку шутил, веселился, избавлялся от закомплексованности. Настя отрывала его от действительности, они без конца обнимались, целовались, но до какого-то момента. Как только он переходил в окончательную позицию, она накладывала ему палец на губы и говорила:

— Потерпи, милый, мы же договорились — после выборов. Пусть спадет волна. Нам не нужен истеричный ребенок, у нас будет спокойный, нормальный малыш.

Макарон сжимался в комок, у него начинало ныть в мошонке. А навстречу из памяти неслись схожие ощущения детства. Однажды, играя на реке в хоккей, Макарон подъехал близко к берегу и провалился под лед, после чего простудился да так, что вскоре в области паха вскочило сразу 17 чирьев! Через какое-то время они вызрели и стали один за другим лопаться. Макарон от боли терял сознание, а мать гладила его и вздыхала, приговаривая: «Бедные ядрушки, совсем заплыли». Вот и теперь, когда Настя отстраняла или приостанавливала его перед самым главным, их архива всплывали материнские слова, и что-то надсадно начинало ныть в простате. Бедные ядрушки, думал Макарон и пытался распределить неприятное ощущение по всему телу, рассредоточить, добиться небольшого удельного воздействия.

— Ты весь исхудал. Это от нервов, я понимаю, — продолжала Настя. — Но политика тебе идет явно на пользу. Пока ты на гребне — ты лет двадцать сбросил! Волосы у тебя не выпадают, как у других кандидатов, а наоборот густеют. Теперь у тебя будет вот такая шевелюра! А не плешь от чужих подушек! — Она запустила руку в его плотную «канадку» и зачикала по волосам пальцами, как ножницами с насадкой в 12 мм. — Значит, все же действенно это лекарство. Спасибо Довганю. Он поставил Пересвету целую партию! Тебе на прически. Соображает, кому пособлять, держит нос по ветру. Столько много всякого понанесли его посланцы — мы всей группой пользуемся! И вот видишь, как сработало — прическа у тебя просто как у Есенина!

— Так я, вроде, не пил ничего такого для волос, — удивленно сказал Владимир Сергеевич. — И не мазался ни чем.

— Я незаметно подливала в чай, — призналась Настя

— А я и чай твой не пил, — сообщил Макарон. — Я кроме своей перечной мяты с лимоном ничего не потребляю, ты же знаешь. Все, что мне приносят, я выливаю в раковину. Со зрелых лет. Привычка. Чтобы не отравили.

— Правда? — вскинула брови Настя.

— Конечно, правда, — сказал Владимир Сергеевич. — Так, может, ты мне еще чего подливала? — пожурил он ее за тихушный образ поведения.

— Нет-нет, только усилитель для волос.

— Я смотрю, вы все меня залечить хотите разными препаратами! — погрозил он ей пальцем.

— Неправда! Я делаю все, как велит Пересвет, — сказала Настя. — На лицо — крем, на ноги — пасту, и все такое. Но даже и с этим к тебе уже целый месяц никто не прикасается, ты и так нормально выглядишь. Имиджмейкеры поработали, и вот результат — хоть позируй. Да, кстати, Давликан и Лика художница от Мылова — будут тебя завтра рисовать.

— При чем здесь Мылов? — скорчил лицо Владимир Сергеевич.

— У нас с ним договоренность, — сказала Настя. — Лика в его студии подрабатывает, она тебя и нарисует. К слову сказать, она всех пишет.

— Как «всех»?

— Всех, кто себе это может позволить. И очень дорого берет. Пишет она, а тавро ставит Мылов. Твой портрет нужен для последнего, решающего плаката. Давликан договорился с Ликой за полцены.

— А сам Давликан не может нарисовать меня? — устало спросил Макарон. По старой дружбе.

— Он не умеет рисовать людей, ты же знаешь.

— Ну да, помню, как же, — улыбнулся Владимир Сергеевич. — Но я не хочу позировать! Мне лень! Надоело все это столоверчение!