- "Параграф первый, - прочел тот. - Внушение населению при помощи генератора стойкого рвотного рефлекса, сопровождающегося желудочно-кишечными спазмами: а) - к продукции иностранного производства, б) - к лицам враждебной национальности, в) - к любой попытке употребления физической или лексической - элементов чуждой культуры. Как следствие стихийная ликвидации торговых точек и прочих заведений не национального образца, истребления инородцев. Основная задача - очистить столицу от иностранной нечисти..."

- Кхе-кхе... Прошу пардону... - Раздалось среди лип. Перебравшись через чугунный бордюр, улыбаясь и раскланиваясь оттуда выступил господин странной наружности. Как если бы в декорации "Зойкиной квартиры", забрел персонаж из "Тартюфа".

- Офигенный кулёр лёкаль! Современный колорит - корошо! - он одобрительно поднял большой палец и тут же веселость сменило выражение трагизма, а исковерканный французский - чистая русская речь: - Прошу прощения, что явился невольным свидетелем беседы. Хм, явился и огорчился...

Сидевшие за столом переглянулись. Смущало прежде всего то, что гость никак не мог попасть сюда без ведома Пальцева, а так же убеждение, что ему вообще не пристало появляться таким вот нелепым образом. На посетителе ловко сидел парчовый камзол эпохи Мольера. Вместо панталон и чулок, однако, имелись обычные, хорошо отутюженные брюки, но под острой маленькой бородкой клубился шелк пышного банта. Гость был высок, сух, черноволос и обладал подвижным лицом, столь хорошо передающим свойственную народам Аппенинского полуострова смесь трагизма и жульничества.

- Соображения высокой секретности заставили меня нанести сей нежданный визит, - мягко молвил вошедший и любезно поклонился: - Представлюсь без церемоний - Шарль де Боннар.

Отец Савватий торопливо сгреб в супник гору раковых останков и украдкой сунул его за бордюрчик в укрытие липового ствола. Затем ловко обмахнул стол рукавом рясы.

Пальцев поднялся, радушно приветствуя прибывшего и стараясь сдержать эмоции крайнего удивления. Авантюрист международного масштаба типа Хаммера, вездесущий и удачливый Шарль де Боннар уже месяц крутился в российской столице. Крутился, конечно же, неспроста. Он явно затевал грандиозную сделку, упустить которую было бы непростительной оплошностью. Пальцев судорожно искал подходы к французу. И вот он возник сам, проявив чудеса изворотливости в обходе неподкупной охраны клуба.

- Рады встрече. Чрезвычайно рады, - Пальцев предложил гостю скрипучий венский стул довоенного образца, тот сел, положив перед собой обшарпанную зеленую папку с ботиночными шнурками.

- Что будете пить? - оживился Пальцев, справившись с потрясением. Засиделись тут с друзьями в ностальгической атмосфере. "Что сказать вам, москвичи, на прощанье..." Как насчет пива?

- К сожалению, тороплюсь. Умоляю - сан фасон, без церемоний. Забежал на минутку, буквально залетел. Дело, как вы поняли, спешное - камзольный господин пододвинул в центр стола свою папку. - Здесь документы, отражающие суть нашего предложения. Не стану предвосхищать события. Ознакомьтесь, обдумайте все хорошенько и дайте знать. Для заключения договора в Москву прибудет мой шеф.

- Э-э-э... - несколько смутился стремительностью событий Альберт. Нельзя ли слегка прояснить суть дела? - И покосился на Свеклотарова. Тот, демонстрируя полное пренебрежение к иностранцу, явно навострил уши и уходить не собирался. Раскачивался на задних ножках стула, смотрел издевательски, поплевывая в клумбу с астрами.

- Увы! Ни своих полномочий, ни заинтересованную в контактах с вами организацию назвать не могу, - иностранец сделал печальное лицо и развел руками, озадачив русских побочными наблюдениями: француз, везде появлявшийся с переводчиком, в совершенстве владел русским. Причем, и непонятный акцент и хрестоматийные галлицизмы вкрапливались в его речь спонтанно и бесследно пропадали. Вместо затемненных очков, являвшихся неотъемлемой деталью мелькавшего на телеэкране де Боннара, на его переносице косо сидело реликтовое пенсне с треснувшими стеклами. А голос у пятидесятилетнего энергичного мужчины оказался скрипучий, как у электронного синтезатора. И ему он ухитрялся придавать гибкие ноты вкрадчивой просьбы.

- Так вы уж будьте любезны, друзья мои, внимательно изучите документацию. Не затягивайте, и умоляю, соблюдайте крайнюю осторожность.

- Можете не сомневаться, - значительно улыбнувшись, Пальцев прижал к груди потрепанную канцелярскую папку, на которую уже положил глаз Рамзес.

Иностранец обвел присутствующих настороженным быстрым взглядом из-под пенсне, забарабанил нервными пальцами по дубовой столешнице, весело пробормотал: "Ну что-с... Посмотрим, посмотрим". Затем увидел листок, предложений Цитрусова, пробежал глазами написанное и скривился, словно разжевал лимон. В следствии омрачившей узкое чело гостя печали, речь его исказилась грубыми лексическими погрешностями:

- Фи, какой грязный гадость! Конфуз, конфуз воняйт, господа! Позвольте, мы полагали, что ваша организация основана на принципах космополитизма! А что тут я вижу? Это же недорезанный фашизм, товарищи! Не ожидал. Мое профессион дэ фуа, то есть - исповедание веры, мое пуэнт д,онёр - как поняли, дело чести - не позволяйт! Лишают, так сказать, всякой возможности вступить на путь взаимовыгодного союза! Э-эх, голубы, и когда же до вас дойдет, как плохо гадить на свой собственный голова... - С горьким сожаление взглянув на Свеклотарова де Боннар поднялся.

- Вали, вали отсюда, козел вшиворогий! - процедил в след гостю Рамзес, - гнида американская! - саданув кулаком по столу, он резко качнулся, ножки стула с громким хрустом подломились, роняя лидера юных патриотов на декоративный асфальт. В тот же момент бдивший на балкончике амбал вскинул пистолет, выпустил пару пуль, сбивших плакат "Плюй в урну она твой друг". При этом сделал слишком резкий выпад, проломил бутафорский барьер и, роняя цветочные горшки, обрывая веревку с бельем, рухнул вниз непосредственно на распростертый среди обломков венского стула охраняемый объект. Сто двадцать кг чистого веса с высоты пяти метров! Что-то противно хрустнуло, заклокотало, ухнула в утробе амбала порвавшаяся струна. И тишина. В весеннем воздухе дворика задушевно разливались ласковые голоса: "...Дорогие москвичи, доброй ночи! Доброй ночи - вспоминайте нас..."